Становление личности

Когда в 1857 году Крамской приехал в Петербург, он уже пользовался большой известностью как превосходный ретушер, и это открыло перед ним двери в ателье лучших тогда столичных фотографов И.Ф. Александровского и А.И. Деньера. Однако его не могла удовлетворить карьера преуспевающего ремесленника, Крамской все более упорно думал об Академии художеств. Его рисунок с гипсовой головы Лаокоона получил одобрение Совета Академии, и осенью того же года он стал учеником профессора А.Т. Маркова. Сбылась его заветная мечта, и, справедливости ради, надо сказать, что учился Крамской усердно, старательно трудился над рисунком, культура которого в Академии художеств всегда была очень высока, успешно работал над эскизами на мифологические и исторические сюжеты, получая все положенные награды. И все же подлинного удовлетворения молодой художник не ощущал. Человек вдумчивый, начитанный, не упускавший никакой возможности пополнить свои знания, он все более определенно чувствовал глубокий разлад между старыми, успевшими окончательно омертветь художественными доктринами и реальной жизнью.

Прошло всего лишь несколько месяцев после его поступления в Академию, когда в 1858 году в Петербург из Италии привезли картину А.А. Иванова «Явление Христа народу» («Явление Мессии»). Возвращение художника на родину после почти тридцатилетнего отсутствия, его внезапная смерть, сильное впечатление, которое произвело на современников произведение, ставшее главным делом жизни великого мастера, — все это оказало сильное воздействие на сознание передовой части русской интеллигенции. На появление картины Иванова, а также на безвременную кончину ее создателя Крамской откликнулся статьей «Взгляд на русскую историческую живопись» (1858), в которой проявилась духовная зрелость молодого художника. Статья эта, по сути дела написанная «для себя», увидела свет лишь после смерти Крамского. В ней говорится о том, что со смертью «благородного Иванова», которого он назвал «великим и последним потомком Рафаэля», «окончилось существование исторической религиозной живописи в том смысле, как ее понимал и которою жил Рафаэль». При этом Крамской отметил, что появление Иванова не было простой случайностью, но составляло «рубеж и связь с будущими историческими художниками», которые пойдут по пути, им указанному, «прославляя то же в других образах», угадывая «исторический момент в теперешней жизни людей». «Разве ж, в самом деле, век теперешний не есть достояние истории, — вопрошал Крамской, — разве он будет пробелом в ней, и мы не будем жить в потомстве?» Создавать произведения, в которых современность отражалась бы во всей ее исторической значимости, — вот задача, достойная художника, а если уж он обращается к истории, то, конечно же, для того, чтобы через образы прошлого выразить важнейшие устремления своего времени. И пусть пока еще в самой общей форме Крамской, однако, уже намечал путь, который в ближайшие десятилетия предстояло пройти русскому демократическому искусству, а вместе с ним и ему самому. Так начиналось его становление как художника-мыслителя и одновременно критика и публициста.