И.Я. Гинцбург

Я познакомился с Репиным, когда был ребенком. Меня привез в Петербург, прямо к нему, Марк Матвеевич Антокольский. Репин был первым русским художником, с которым я познакомился. Когда мы приехали, помню, он сидел и рисовал. Рядом примостился его брат и читал ему что-то вслух. Марк Матвеевич поздоровался с другом и затем сказал:

— Илья, вот мальчик, о котором я тебе рассказывал.

Репин поднял голову, посмотрел на меня и улыбнулся такой улыбкой, которую я всю жизнь помню. После я видел, что, когда он встречался с людьми, которые его интересовали, он всегда улыбался.

Тогда же я поселился у Репина. Антокольский скоро уехал, поручив ему заботу обо мне. Репину удалось определить меня в пансион, откуда я часто приходил к нему и рисовал у него, а также и у других художников.

Шли годы. Я получил образование, стал скульптором, а встречи и дружба с Репиным продолжались. Мне часто приходилось его видеть у Стасова, с которым он очень дружил.

Репин и Стасов оказались необходимы друг другу, дополняли друг друга, между ними установилось теснейшее единение. В дальнейшем, сколько бы они ни ссорились, как ни расходились иногда, все это было скоропреходящим: их связывало искусство, вера в реализм, любовь к правде.

Стасов умел угадывать молодые таланты. Когда он находил новый талант, он приходил в такой восторг, с такой силой и в таких выражениях расхваливал его, что это многих смешило. Многие на него за это нападали, но впоследствии вынуждены были признать, что Стасов был прав в оценке новооткрытого таланта.

Репин и Стасов были сделаны из одного теста. Один теоретически, другой практически боролись за реализм в искусстве. Репин от этой дружбы много выиграл. Стасов делал все возможное, чтобы поднять Репина, повысить его кругозор, свести и познакомить его с прогрессивными деятелями культуры.

От такой опеки духовное развитие Репина подвигалось буквально на глазах. Он получил возможность писать портреты выдающихся людей, беседовать с ними, учился у своих новых знакомых, набирался знаний, слушал лекции, посещал собрания и концерты.

Атмосфера, в которой жил Репин в годы своей молодости, поднимала его духовно, давала возможность интеллектуально развиваться, и он, как губка, вбирал в себя все значительное, важное. Он горячо любил Россию. И где бы ни был, всегда вспоминал о ней. Я бывал с ним в Италии, во Франции, он везде прекрасно себя чувствовал, но скоро тянулся домой, только на родине он мог работать в полную силу, без этой почвы его талант увядал.

Меня всегда поражала замечательная черта в Репине — его работоспособность. Я ничего подобного не видел ни у кого за всю жизнь. Все художники, как правило, любят искусство и служат ему верой и правдой, но Репин был какой-то особенный. Карандаш и альбом были с ним буквально всегда. Сидит ли он на концерте, на каком-нибудь парадном обеде, на собрании — везде вынимает свой альбом и скромно, чтобы никто не видел, садится в уголок и рисует. Для него изучение зримого мира, и в первую очередь человека, было величайшим наслаждением.

Однажды я прихожу к Репину, он сидит во фраке перед этюдником и пишет что-то. Я удивленно спрашиваю его, что это значит. Он отвечает, что во что бы то ни стало должен закончить драпировку. Он необычайно дорожил временем и не любил пустых разговоров. Всегда в его беседе чувствовалось, что это был разговор художника. Беседуя, он неустанно изучал человека, с которым разговаривал. Видели бы вы, что выражали его глаза, когда он наблюдал человека. Нередко он неожиданно спрашивал:

— Может быть, вы зайдете ко мне на минуту, я маленький набросок сделаю?

Еще о чем я хочу рассказать — это о нашей совместной работе с Репиным над образом Льва Толстого. Нам посчастливилось провести целый месяц в Ясной Поляне и жить вместе, в одной комнате. Мы обо всем переговорили, и главное, что нас тогда интересовало, это, конечно, личность самого Толстого. Я заметил, что Репин просто был в него влюблен. Он даже сделался вегетарианцем на это время, многое принял от его идей и слушался его во всем.

Но главное, что делал тогда Репин, — это бесконечно рисовал Толстого. Одних набросков он сделал более пятидесяти штук. Толстой любил Репина и позволял ему зарисовывать себя даже тогда, когда он работал или отдыхал в лесу.

Расскажу один эпизод из времени нашего совместного пребывания у Толстого. Мы все трое купались в купальне на речке. После купания Репин стал было вытираться полотенцем, но его остановил Толстой.

— Что вы делаете? — сказал он ему. — Тело должно само на солнце высохнуть. Учитесь у природы. Животные обсыхают естественно, когда выходят из воды.

Репин немедленно подчинился авторитету Толстого и, не докончив вытирания, бросил полотенце. После этого он всем говорил:

— Очень советую вам никогда не вытираться полотенцем после купания, — и ссылался на Толстого.

Я всегда восхищался еще одной чертой художника, очень свойственной Репину в течение всей жизни. Он был в высшей степени скромен. Он не гнался за славой и не стремился быть известным. Многие завистники говорили: «Какой же это художник, который неизвестен Парижу?»

Однажды его друзья хотели устроить юбилей по случаю тридцатилетия художественной деятельности Репина, но он решительно воспротивился и послал им письменное обращение с просьбой, что если они его любят и уважают, то пусть не чествуют официально.

Насколько Репин был скромен, говорит, например, его сравнение с Семирадским. Один раз мы пошли к Семирадскому вдвоем. Я давно знал Семирадского и даже позировал ему для картин «Александр Македонский» и «Орел». Когда мы пришли к Семирадскому, нас встретили лакеи, роскошь. Ничего подобного никогда у Репина не бывало. Мы поздоровались, и Репин, очевидно, для того, чтобы сделать приятное хозяину, сказал, что привез поклон от товарищей.

— Каких товарищей? — переспросил Семирадский.

Репин назвал имена Поленова, Максимова, Савицкого.

— Это не мои товарищи! — перебил Семирадский. — У меня один товарищ — Котарбинский. Это мой друг, поляк, остальные мне не товарищи.

Я потом спросил Репина: неужели Семирадский и к нему так высокомерно относится?

— А что же, он талантливый человек, — оправдывающе заметил Репин.

Свои произведения Илья Ефимович оценивал всегда очень скромно и не любил, когда его хвалили.

Зато всякой удаче товарищей он был несказанно рад. Помню, мы были на выставке, где появилась скульптура неизвестного дотоле П. Трубецкого. Репин пришел в восторг.

— Это что-то особенное! — восторгался он.

С тех пор Трубецкой сделался одним из любимейших его друзей, и впоследствии, когда имя скульптора стало широко известно и он стал автором памятника Александру III, Репин неустанно хвалил это произведение. Мало того, по-моему, только он и хвалил, остальные или ругали, или помалкивали.

В 1900 году Репин переехал в Куоккала, где он прожил тридцать лет.

Он увлекся новой жизнью, стал строить мастерскую. В конце концов получилось какое-то странное курьезное здание, напоминающее теремок. Репина много и охотно навещали в его «Пенатах», даже было целое пилигримство к великому художнику. Бывало, приезжаешь в «Пенаты» и видишь, как отовсюду тащатся люди. Знаешь, что все они идут к Репину.

Илья Ефимович был очень гостеприимен, добродушен и с удовольствием выслушивал критические замечания по поводу своих картин.

Об этом периоде его жизни много писалось, вряд ли я смогу что-либо добавить.

Когда свершилась Октябрьская революция, Репин оказался за рубежом, в Финляндии. Силою событий он был отделен от жизни народа, от друзей. О своих последних встречах с Репиным я уже писал и говорил не раз и поэтому не буду повторять то, что уже известно.

Я хотел бы сказать еще о самой удивительной черте его характера. Он горячо любил жизнь, людей, созданный ими мир культуры. В нем было обожание человека, обожание природы, и все, что в искусстве искажало натуру, он называл «отсебятиной». Он был великим реалистом.

Примечания

Воспоминания были прочитаны автором на вечере, посвященном памяти Репина, в Ленинградском Доме художника 15 февраля 1937 года. Печатаются в сокращенном виде. Архив И.А. Бродского, Ленинград. Машинописная копия.

Илья Яковлевич Гинцбург (1859—1939) — скульптор. Учился в Академии художеств в 1878—1886 годах, звание художника получил за скульптуру «Фигура носильщика, несущего на одном плече тяжесть убитого зверя». С 1911 года — академик скульптуры. Автор многих жанровых композиций, скульптурных портретов и монументальных произведений.

Приложение. Письма И.Е. Репина И.Я. Гинцбургу

1

16 ноября [18]93 г. Венеция

Многоуважаемый Илья Яковлевич.

Никак не мог собраться ответить. Перед отъездом я забыл спросить Вас. Вероятно, формовка и проч. Вам стоило порядочно. Вы после мне скажете, а пока я прилагаю здесь 10 р. Не знаю, дойдут ли в заказном письме. Мне так совестно разорять Вас, а Вы ни слова не сказали, и я забыл.

Вы, я думаю, слышали уже, что я покойник. Владимир Васильевич похоронил меня¹. Ему в тягость друзья; он их много уже похоронил и привык.

Жалею, что не имею времени писать подробностей... Венеция такая прелесть. Вечно юная, вечно прекрасная.

Будьте здоровы. Ваш

И. Репин.

Черкните мне в Неаполь — poste restante, как дойдут до Вас эти 10 р. И пожалуйста, если будете иметь свободное время, напишите также обо всем, обо всех наших друзьях и знакомых. Мне отсюда писать нечего. Вы тут все знаете. Поклонитесь Елене Павловне², передайте ей за Краков мое большое спасибо. Если бы не она, я бы туда не заглянул. А мы там с Юрой прекрасно время провели.

2

1 дек[абря 1893 г.]³. Неаполь

Многоуважаемый Илья Яковлевич

В Неаполе я пробуду целый месяц, как думаю теперь. Прошу Вас, если что будет, пишите пока сюда.

Мюнхенское письмо Владимира Васильевича я получил и уже ответил ему. В его огорчении виноват он сам — он, как видно, не дал себе труда даже понять смысла моего письма и сейчас же встал на дыбы и хоронить, хоронить поскорей меня. Если я пишу, что в нашем национальном самосознании он играл самую видную роль, так это еще не значит, чтобы я отрекался от прежних своих убеждений и проповедую какие-то новые... Просто возмутительно! Я нишу сначала, что буду писать свои мимолетные впечатления и мысли об искусстве, а там вообразили сейчас, что я проповедую новое учение, отчего-то отрекаюсь... Какой все это вздор. Пишу я все то, что всегда говорил и думал. При Вас же между нами за Брюллова столько раз бывали споры. Что же я нового написал?!

Разумеется, если человек возьмет на себя ответственность за все мысли другого, то ему придется всю жизнь негодовать и ссориться. Отчего же я никогда не заявлял претензий В[ладимиру] Васильевичу, что бы он ни писал. Всякий имеет право выражаться свободно. И вы увидите из дальнейших писем, что ничего переменного во мне не произошло.

Ах, да знаете, я просто готов рвать себе волосы, что я полез в эту паршивую газету. Меня втянул П.И. Вейнберг⁴, а сам теперь вышел. И вот человек: то упрашивал писать, а теперь, до сих пор, ни одного слова в ответ на мои все письма и просьбы. Мне только прислал три № газеты; я просил присылать в Неаполь — никакого ответа, ничего нет до сих пор. Я решительно ничего не знаю здесь — те прежние три номера с такими опечатками, что просто тошно от досады...

Я это писание прекратил совсем и если бы мог, отнял бы там сейчас же еще не напечатанные письма. Черт знает, в какую компанию я попал! Да и к чему этот хлам — мало еще бумаги исписано!

Да, этот П.И. Вейнберг совсем свинья по отношению ко мне — я надеюсь его поблагодарить при случае.

Но какой чудак Антокольский! В Риме я пробыл 5 суток, был даже в Кафе Греко, стоял в Авиэди рядом и не вообра[жал], чтобы теперь кто-нибудь тут адресовался — отчего же не poste restante? Теперь не знаю, когда получу. А что он писал, не знаете?

Как здесь превосходно, тепло! Я пишу у открытого окна, ветер даже не колышет свечей. Море шумит перед нашим Hotel'ем, Везувий курит красным огнем. Днем был проливной теплый июльский дождь. Наконец-то мы догнали теплое лето. Что за край! Рай!

Ваш И. Репин

3

Февраль [1894 г.]⁵

Дорогой! Илья Яковлевич.

Спасибо Вам за присылку 1-го фельет[она] Бурен[ина]. Неужели Вы серьезно думаете, что можно не только связываться, но и что-нибудь разъяснить «бешеному волку», как Вы его верно называете. Я пи на одну минуту не допускаю, чтобы Влад[имир] В[асильевич] нуждался в чьей-нибудь защите. По-моему, он его сверзил, и если вздумает его сверзить, то и еще сверзит⁶.

Но что можно сделать гадине, кот[орая] имеет способность вмиг отращивать у себя все отрубленные члены. А мне и связываться не стоит. На всякую мою вымученную строку этот нахал будет весело изрыгать столбцы ругани; он только этого и ждет! Да что он за писатель, чтобы с ним полемизировать? — Это самый кабацкий бахвал!

Нет, я с ним разговаривать не в состоянии. Самое лучшее, не обращать на него внимание. Что он имеет публику свою, мало ли кто ее не имеет, у всякого свое.

Будьте здоровы.

Ваш И. Репин.

4

Сентябрь [1907 г.]⁷

Дорогой Илья Яковлевич.

Лев Николаевич обещается что-нибудь написать с Влад[имира] Васильевича для нашей книжки⁸, но просит, чтобы ему напомнили о крайнем сроке присылки. Будьте добры, попросите С.А. Венгерова или Дмитрия Вас[ильевича]⁹, или обоих вместе, чтобы Льву Ник[олаевичу] подтвердили. А он обещал.

Ваш И. Репин.

Здесь очень хорошо. Погода дивная; я только что вернулся с прогулки верхом, в обществе Л[ьва] Н[иколаевича].

5

11 ноябр[я 190]8 г. Куоккала

Дорогой Илья Яковлевич.

Какая прелесть! Как это просто открылся ларчик! Вот так найдено! Разумеется, что же может быть лучше: и весь памятник¹⁰ — дивный монумент — и Вы же его и увековечите — популяризируете!!! Браво! Бра-аво-о!

Не уменьшить ли только капельку скалы? И вам будет значительнее, да и жетон, если будет чуть-чуть меньше, не худо будет? А-сь?

Ах, какая непоправимая досада! Не увидит этого всего наш незабвенный друг, благороднейший человек Владимир Васильевич Стасов!!!

Как бы он восторгался!!

Будущую среду будем ждать Вас с Мих[аилом] Алекс[андровичем] или одного, если ему что помешает.

Ваш И. Репин.

6

[Конец 1929 г.]¹¹

Дорогой Илья Яковлевич.

Недавно я прочитал в газетах, что Д.И. Менделееву будет отлита для Академии наук бронзовая статуя¹². Сейчас же, глядя на прекрасную Вашу статую эту, стоявшую у меня на столе, в радиактивной комнате¹³, и отличающуюся феноменальным весом, я решил, что эту статую будете делать Вы — это большое дело. Следует начинать делать литейную мастерскую. Так я мечтаю, но я хотел бы получить от Вас подтверждение, что это так будет. А я желаю Вам прочнейшего успеха. Так хочется получить от Вас подтверждения.

По-прежнему Вам преданный —

Илья Репин

Примечания

Первое, второе, пятое, шестое письма — ЦГАЛИ, ф. 733, оп. 1, ед. хр. 36. Третье, четвертое письма — НБА АХ СССР, Архив Репина. Автографы.

1. И.Е. Репин имеет в виду письмо В.В. Стасова, присланное им Репину после напечатания 31 октября 1893 года в «Театральной газете» его первого «Письма об искусстве» (от 23 октября 1893 г.) из Кракова. В этом письме Стасов выразил Репину горечь обиды в связи с его проповедью «чистого искусства».

2. Елена Павловна Тарханова-Антокольская (1868—1932) — племянница скульптора М.М. Антокольского. С Репиным она познакомилась у В.В. Стасова, и у них установились дружеские отношения. Е.П. Антокольская занималась скульптурой под руководством И.Я. Гинцбурга. В 1905 году вышла замуж за профессора И.Р. Тарханова.

3. Датируется по содержанию письма Репина Гинцбургу от 16 ноября 1893 года из Венеции.

4. Петр Исаевич Вейнберг (1830—1908) — историк литературы, переводчик многих европейских классиков, редактор «Театральной газеты», издававшейся Е.В. Остолоповым. Газета существовала с июля по ноябрь 1893 года. В ней были напечатаны «Письма об искусстве» Репина.

5. Датируется по фельетону В.П. Буренина.

6. Фельетон В.П. Буренина «Критические очерки» («Новое время», 1894, 28 января) был направлен против Репина в связи с его выступлением в печати со статьями об искусстве. Буренин злобно критикует творчество Репина за «реализм и тенденциозность» и следование советам Стасова, «по указке» которого он искал для своих картин «безобразную и дикую натуру». Буренин выражал надежду, что Репин теперь отрекся от Стасова, который «добрых тридцать лет проповедовал в искусстве презрение к красоте форм, к истинной художественности выполнения и рекомендовал взамен красоты грубое тенденциозное безобразие, воображая, что оно-то и есть идеал нашего «национального искусства».

В.В. Стасов в ответной статье «Два слова г. Буренину» («Новости и биржевая газета», изд. 1, 1894, 6 февраля) дал резкую отповедь измышлениям реакционного журналиста.

В письме к Стасову 14 февраля 1894 года Репин писал из Неаполя: «Спасибо Вам, что Вы взмахнули за меня Вашим богатырским копьем и растоптали гадину [...] Илиасу [Гинцбургу] я очень, очень благодарен — я все получаю своевременно и аккуратно» (И.Е. Репин и В.В. Стасов. Переписка. Т. 2. М.—Л., «Искусство», 1949, стр. 199).

7. Датируется годом, когда велась подготовка сборника, посвященного памяти В.В. Стасова.

8. Имеется в виду подготавливаемая к печати книга «Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову. Сборник воспоминаний» (СПб., 1908).

9. Дмитрий Васильевич Стасов — брат В.В. Стасова, известный адвокат, общественный и музыкальный деятель.

10. Надгробный памятник В.В. Стасову (1908) работы И.Я. Гинцбурга. Установлен в некрополе Александро-Невской лавры в Ленинграде.

11. Датируется по ответному письму И. Гинцбурга от 21 января 1930 года, опубликованному в книге «Скульптор Илья Гинцбург» (Л., «Художник РСФСР», 1964, стр. 220).

12. Памятник Д.И. Менделееву (1932) — бронзовый бюст работы И. Гинцбурга. Установлен перед зданием Палаты мер и весов в Ленинграде.

13. Так Репин называет комнату, в которой находился радиоприемник.