Зрелые годы

Вспоминая о Репине, Корней Иванович Чуковский рассказывает, что, не зная еще Репина лично, он представлял его себе могучим великаном.

Такое представление о Репине сложилось в детстве и у меня, и мне приятно было узнать, что был он вовсе не великаном с львиной гривой и громовым голосом, а человеком небольшого, скорее даже маленького роста, подвижным, смешливым, с тонкими чертами лица и узкими, изящными, как бы девичьими руками. У него были вьющиеся темно-русые волосы, лукавая улыбка, привычка покручивать длинный ус. От постоянного прищуривания во время работы вокруг глаз его лучились морщинки.

Когда находишь в таком гиганте, как Репин, черты живые, земные, обыкновенные, испытываешь радость, легко объяснимую радость за человека, сильного прежде всего духом творчества и делами своими.

Репин был вспыльчив. Был порою до крайностей неумерен в оценках. Его похвалы и восторги бывали чрезмерны, так же как и порицания. Он безудержно захваливал работы своих товарищей — от большой и беззаветной любви к искусству. Случалось ему и ругать незаслуженно. Его бурные атаки на Рафаэля и других великих мастеров прошлого также были, мне кажется, выражением любви к родному искусству, формой протеста против академического идолопоклонства перед чужеземными образцами.

И.Е. Репин. Крестный ход в Курской губернии

К своим собственным работам он относился с болезненной неудовлетворенностью. Уже будучи знаменитым, он убегал с весенних вернисажей, не попадая в рукава шубы и бормоча:

— Не вышло... Не нашел... О-о-о. как же это, не так надо было!

Это самое «не так надо было» звучало в его устах постоянным припевом. Ни одну из своих картин он не считал в душе удовлетворительно оконченной. Он готов был исправлять и переписывать без конца (и делал это порою даже в ущерб первоначальной свежести). Небольшую картину «Арест пропагандиста» он писал трижды, прежде чем нашел окончательное решение. Он возвращался к ней на протяжении десяти лет.

Работать было для него единственно мыслимой формой существования. Когда к старости у него стала усыхать правая рука (что может быть страшнее для художника!), он придумал подвесную палитру, укрепленную у пояса, и научился писать левой. (К слову, такое было и с другим замечательным живописцем — Кустодиевым, учеником Репина. Парализованный, он передвигался в кресле на колесиках и до последних дней писал кистью, привязанной к костенеющей руке.)

Но в то время, о котором идет речь, Репин был в расцвете сил и здоровья. Одна за другой выходили из-под его кисти картины, задевавшие самые различные струны в сердцах зрителей.

И.Е. Репин. Не ждали

После «Крестного хода в Курской губернии», развернувшего перед людьми стихийной силы зрелище народного бесправия и одурманенности, Репин написал своих «Запорожцев» — романтическую песню казацкой вольницы, полную жизнелюбия и сочного юмора, «энциклопедию смеха», как ее называли. Едва закончив этот гигантский труд («Запорожцы» были написаны в двух больших вариантах), он принялся за другую большую картину, за другую страницу русской старины.

«Иван Грозный и сын его Иван» — картина едва ли не самая знаменитая из написанных Репиным. К ней — к истории ее создания, к ее смыслу и к тому, что произошло с ней впоследствии, — мы еще вернемся.

Сорок лет было Репину, когда он закончил картину «Не ждали», о которой Игорь Грабарь писал, что она была самым сильным впечатлением его юности.

Говоря об этой картине, хочется снова поразмыслить над тем, какими путями воздействует на нас произведение живописи, чем завоевывает наше сердце. Картина «Не ждали» рассказывает о неожиданном возвращении ссыльного к семье. Только что открылась дверь, и он вошел в комнату, где все были заняты своими будничными делами, — и вот мы оказываемся свидетелями волнующего мгновения...

Тема, взятая Репиным, могла бы дать достаточную пищу для повести, драмы или романа, и многое можно было бы порассказать об этих людях: о вернувшемся ссыльном, обо всем, что он пережил; о его матери, выплакавшей глаза в ожидании: о его братишке-гимназисте и младшей сестренке, не узнавшей исхудалого, коротко остриженного, одетого в грубую арестантскую одежду брата.

И.Е. Репин. Автопортрет

Действие такого рассказа, повести или романа охватило бы многие годы жизни. Перед нашим умственным взором прошли бы картины различных мест, мы познакомились бы со множеством людей; мы услышали бы их голоса, кандальный звон на сибирских дорогах. Мы долго следили бы за тем, как меняются судьбы, как мужают и крепнут характеры. Мы пережили бы вместе с героями многое.

Но, в отличие от литературы, вольной распоряжаться временем и пространством, вольной переносить действия с места на место и растягивать его на месяцы или годы, чтобы нарисовать нам жизнь человека, живопись располагает для этого всего лишь одним мгновением. В этом мгновении должно быть слито все, что хотел рассказать художник. И все рассказанное вы должны охватить сразу — взглядом, мыслью и чувством.

Посудите же сами, как выразительно должно быть избранное мгновение и как безмолвно-красноречива должна быть каждая подробность картины.

Нападая на репинскую «Не ждали» (и на другие картины 12-й передвижной выставки), газеты того времени на все голоса кричали о «нарочитой грубости», о «недостаточном благородстве», о том, что художники «словно задались представить русскую жизнь в самых печальных, уродливых образах».

И.Е. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану

Князь Мещерский, владелец реакционнейшей газетенки «Гражданин», требовавший ранее «запретить» картину «Крестный ход в Курской губернии», теперь возмущался «неэстетической» одеждой ссыльного и тем, что на лице его не видно следов раскаяния, что он не изображен как познавший свои заблуждения человек. «Санкт-Петербургские ведомости» лицемерно обвиняли Репина в том, будто он нарочито выбрал для семьи возвращающегося из ссылки комнату и обстановку «невзрачную, неряшливую, неуютную...». Что типы детей золотушные, истощенные. Что у девочки «какие-то скрюченные ноги»...

А между тем именно эти точно найденные подробности и сделали репинскую картину такой естественной и волнующе-правдивой. Они-то и позволили слить в одном мгновении столь многое и выразить до конца все, что хотел и должен был сказать художник о страданиях и неожиданной радости, переживаемой каждым по-своему, о состарившемся прежде времени, но не сломленном человеке — одном из славных революционеров-шестидесятников.

Все это вы охватываете сразу же взглядом — так мудро, при всей естественности, расположены действующие лица этой сцены. Вы охватываете происходящее мыслью, пищу которой дают десятки верных подробностей: поза матери, ее «надломленная, стареющая спина», жест ее руки, портреты Шевченко и Некрасова на стене, недоуменно застывшая у двери прислуга, не понимающая, кто вошел, радостная улыбка и блестящие глаза гимназиста, взгляд девочки, полный безотчетного испуга (она ведь не помнит брата)...

И, наконец, вы охватываете картину чувством. Тут, пожалуй, заключена главная и нелегко объяснимая сила живописи — воздействовать цветом, красками, их сочетанием между собой.

И.Е. Репин Не ждали. Фрагмент

Все мы привыкли говорить: «веселые» или «мрачные» краски, «приятный» или «неприятный» цвет, но не всегда сознаем, каков истинный смысл этих слов. Вглядитесь же получше в произведения живописи, и вы поймете, какое множество различных чувств пробуждает цвет. Ведь не зря же мы говорим о драматизме рембрандтовского колорита, о буйном веселье палитры Рубенса, о светлой печали левитановских красок или о жизнерадостности цвета у Анри Матисса или Эдуарда Мане.

Писателю дано слово, композитору — мелодия, живописцу — палитра и кисть.

...Только что пролился обильный летний дождь, по стеклам балконной двери стекают светлые струйки. Над влажной зеленью сада виднеется пасмурное серое небо, но свет солнца пробился где-то сквозь тучи и вошел в комнату вместе с нежданным счастьем, и все как бы засияло: линялые светло-голубые обои, зеленоватая обивка кресла, розовое платье девочки и даже коричнево-серый арестантский халат вернувшегося. Как ни тяжело было пережитое, вера в светлое будущее жива. Вот чувства, вызываемые репинской картиной — ее красками, ее мудрой живописью.

* * *

Зрелые годы Репина были годами возмужания и его друзей-единомышленников. Несмотря на постоянные нападки, невзгоды, преследования и насмешки, дело, начатое Крамским и его товарищами, жило, крепло и развивалось.

В то время как бульварные писаки изощрялись в обидных кличках (фельетонист «Нового времени» Буренин, прикрывшись шутовским псевдонимом «граф Алексис Жасминов», называл Репина Саввой Дикообразовым, а Стасова — Вавилой Барабановым и Мамаем Экстазовым), в то же самое время тысячи людей валом валили на выставки передвижников.

И.Е. Репин. Не ждали. Фрагмент

Картины Репина, Ярошенко, Крамского, Владимира Маковского, Васнецова входили в жизнь русского общества вместе с лучшими произведениями литературы. Они будоражили мысль, они ставили перед глазами людей зеркало, от которого сердце било тревогу. Они пробуждали национальное и общественное самосознание не только тогда, когда прямо говорили о «проклятых вопросах» сегодняшнего дня.

Пейзажи передвижников, их портреты, их исторические картины также просветляли разум, будили добрые чувства, помогали людям познать себя и свою страну.

Василий Дмитриевич Поленов, друг и сверстник Репина, написал в те годы лучшие свои вещи: «Московский дворик», «Бабушкин сад», «Заросший пруд»... Тогда же были написаны и лучшие картины Крамского: «Христос в пустыне», «Крестьянин с уздечкой» и многие его портреты. Тогда, в 1881 году, на 9-й выставке передвижников появилась картина, возвестившая о рождении нового могучего таланта, — «Утро стрелецкой казни»...