|
Памятный деньАкадемия есть вещь прошедшего столетия, ее основали уставшие изобретать итальянцы. Они хотели воздвигнуть опять художество на степень высокую, но не создали ни одного гения о сю пору Александр Иванов Когда накануне столетия императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге четырнадцать учеников взбунтовались, отказавшись участвовать в конкурсе на большую золотую медаль, вице-президент академии князь Гагарин попросил начальника Третьего отделения собственной Его Величества канцелярии князя Долгорукова сделать так, чтобы в газетах и журналах ничего не писали об этом. Князь Долгоруков охотно выполнил просьбу. Ни строчки, ни слова о неслыханном происшествии не просочилось тогда на страницы газет и журналов, и долго еще бдительные цензоры беспощадно вымарывали отовсюду любое упоминание о неприятном событии. Но утаить случившееся, разумеется, не удалось, и недалеко было время, когда день 9 ноября 1863 года стал памятным днем для всех, кто знает и по-настоящему любит русскую живопись. С этого дня я и начну рассказ о художниках и картинах, входящих в нашу жизнь вместе с первыми строфами Пушкина и Некрасова, вместе с образами Гоголя, Тургенева, Толстого, со всем тем, что с годами накрепко сливается в одном слове — Родина. * * * Четырнадцать учеников академии приглашены были на утро 9 ноября в правление, чтобы выслушать программу конкурса на большую золотую медаль. Это были люди в цветущем возрасте двадцати трех — двадцати шести лет, лучшие из лучших. Каждый из них получил за годы учения две серебряные медали и малую золотую. Но теперь, в эти торжественные минуты, они выглядели озабоченными и усталыми. Некоторые, казалось, не спали всю ночь (как выяснилось впоследствии, так оно и было). Одетые в поношенные, но вычищенные накануне и тщательно наглаженные сюртуки, они стояли в молчании перед высокой и тяжелой дверью конференц-зала, ожидая вызова. Наконец дверь распахнулась. В глубине, за длинным овальным столом, крытым темно-зеленой суконной скатертью, мерцали золотом и серебром орденские звезды сановитых членов совета академии. Ученики вошли один за другим, здороваясь, и молча остановились в правом углу зала. Князь Григорий Григорьевич Гагарин, генерал и вице-президент академии, блестящий рисовальщик и акварелист, любитель и знаток византийских икон и византийского орнамента, поднялся с бумагою в руке и стал читать: — «Совет императорской Академии художеств к предстоящему в будущем году столетию академии для конкурса на большую золотую медаль по исторической живописи избрал сюжет из скандинавских саг: «Пир в Валгалле». На троне бог Один, окруженный богами и героями, на плечах у него два ворона. В небесах, сквозь арки дворца Валгаллы, видна луна, за которой гонятся волки...» Он читал все это басовитым рокочущим голосом, держа в одной руке на весу бумагу, а другой перебирая серебряные наконечники аксельбантов на груди. Толстые генеральские эполеты покойно лежали на его плечах. Ученики хмуро слушали. Наконец чтение кончилось. Опустив бумагу, князь Гагарин произнес, отечески глядя на стоящих в углу: — Как велика и богата даваемая вам тема, насколько она позволяет человеку с талантом выказать себя в ней и, наконец, какие и где взять материалы, объяснит вам наш уважаемый ректор Федор Антонович Бруни. Сидевший справа от президента благообразный старик, четверть века назад прославившийся картиной своей «Медный змий», тихо поднялся, украшенный, как и многие другие члены совета, нагрудной муаровой лентой и орденскими звездами. Сохраняя на лице выражение значительной задумчивости, он направился неслышными шагами в сторону учеников, стоявших в угрюмом молчании, — и тут произошло нечто небывалое. Один из четырнадцати, худощавый и бледный, с негустой бородкой и глубоко посаженными пристальными глазами на скуластом лице, вдруг отделился и вышел вперед навстречу ректору. Бруни остановился в недоумении. Мундиры, ленты и звезды за овальным столом шевельнулись и замерли. — Просим позволения сказать перед советом несколько слов, — произнес глухим от волнения голосом вышедший вперед. — Мы подавали дважды прошение, но совет не нашел возможным выполнить нашу просьбу... Не считая себя вправе больше настаивать и не смея думать об изменении академических постановлений, просим освободить нас от участия в конкурсе и выдать нам дипломы на звание свободных художников. Сделалось очень тихо. Косматая голова пятидесятилетнего Пименова, профессора скульптуры, которому Пушкин посвятил когда-то экспромт «На статую играющего в бабки», откинулась и замерла в удивлении. В тишине из-за стола послышалось недоверчиво-изумленное: — Все? — Все, — ответил вышедший вперед. Поклонясь, он решительно направился к двери. За ним двинулись остальные. — Прекрасно, прекрасно! — прозвучал им вслед насмешливый голос Пименова. Выйдя из конференц-зала в канцелярию, каждый подходил к столу делопроизводителя и вынимал из кармана сюртука сложенное вчетверо прошение. Тексты всех прошений были одинаковы: «По домашним обстоятельствам не могу продолжать учение...» Подписи же стояли разные: Корзухин, Шустов, Морозов, Литовченко, К. Маковский, Журавлев, Дмитриев-Оренбургский, Вениг, Лемох, Григорьев, Песков, Петров. Прошение говорившего от имени всех перед советом было подписано: И.Н. Крамской. Тем временем в конференц-зале разыгралась пренеприятная сцена. Один из четырнадцати «бунтовщиков», по фамилии Заболотский, не вышел, остался в зале, как бы желая сделаться свидетелем наступившего там замешательства. Он стоял в углу, щуплый и темноволосый, на лице его блуждала растерянная полуулыбка. — А вам чего угодно, сударь? — спросил, едва сдерживая раздражение, князь Гагарин, продолжавший столбом выситься на своем председательском месте. — Я... я желаю конкурировать, — через силу выжал из себя Заболотский. Князь Гагарин усмехнулся. — Разве вам не известно, милостивый государь, — сказал он едко-насмешливо, — что конкурс из одного участвующего состояться не может? Благоволите подождать до следующего года. Заболотский вышел, униженно кланяясь и унося на лице застывшую улыбку. Через год он все же участвовал в конкурсе, провалился и затем исчез бесследно, разделив незавидную долю, уготованную людям нетвердых убеждений. Между тем к тринадцати положенным на стол делопроизводителя заявлениям прибавилось четырнадцатое: молодой скульптор Крейтан, также назначенный конкурировать на большую золотую медаль, в последнюю минуту решил примкнуть к своим товарищам-живописцам. «Когда все прошения были уже отданы, — вспоминал спустя четверть века Крамской, — мы вышли из правления, затем из стен академии, и я почувствовал себя наконец на этой страшной свободе, к которой мы так жадно стремились».
|
Н. A. Ярошенко Портрет Веры Глебовны Успенской | Н. A. Ярошенко Таормина | В. А. Серов Волы, 1885 | И. Е. Репин Портрет В.В. Стасова - русского музыкального критика и историка искусства, 1883 | В. Г. Перов Малый лет семнадцати (Булочник), 1869 |
© 2024 «Товарищество передвижных художественных выставок» |