Глава VI

Я говорил здесь только о картинах Сурикова, о той части его живописного наследия, которая дала ему в русском искусстве славу первого мастера исторической живописи. О других работах его, связанных с Сибирью, о пейзажах и портретах, я только упоминал в связи с его основной художественной работой. "Суриков-пейзажист" и "Суриков-портретист" - темы почти еще не тронутые; о Сурикове же, как пейзажисте Сибири и как портретисте сибиряка не было написано, кажется, ни строки, все это еще ждет своих исследователей. Но тема о Сибири в творчестве Сурикова, как исторического живописца, не может считаться даже условно исчерпанной, если не обратить внимания еще на одну особенность в его творчестве: "сибирский отпечаток" лежит на Сурикове не только там, где я его отмечал, рассматривая картину за картиной, он лежит и на общем характере творчества Сурикова, выражаясь в некоторых излюбленных мотивах и приемах художника. Отмечаю лишь некоторые из них.

У Сурикова семь больших, центральных для его искусства, композиций: "Стрельцы", "Меньшиков", "Морозова", "Городок", "Ермак", "Суворов", "Разин" - семь сюжетов, исторически и географ и-чески различных. Но только один "Разин" дан в окружении лета - тихого, гаснущего летнего вечера над большой сероватой с серебром рекой. Два дают осень - или бледно хмурящуюся тусклым, печальным утром ("Утро стрелецкой казни"), или осень угрюмую, пустынную, холодную до дрожи ("Покорение Сибири"), и четыре картины из семи изображают зиму - торжествующе заглядывающую в ледяное оконце ("Меньшиков в Березове"), хмуро задавившую сугробами тихую улицу ("Морозова"), зиму, грозящую гибелью в неприступных льдах ("Суворов в Альпах"), и только однажды - радующую снежной игрой ("Городок"). Весь пейзаж центральных картин Сурикова навеян, внушен, преисполнен сибирской природой; по пейзажу можно уже заключить, что художник был сибиряк: ни одной: весны - ее и нет в Сибири, одно скудное, неяркое лето над огромной пустынной рекой - типично-сибирское сочетание, две осени и четыре зимы в разных: ее явлениях - от грозной ледяной жизни и силы ("Суворов") до зимней потехи ("Городок") - кому же и писать зиму, как не сибиряку. "Сибирский отпечаток" на суриковском историческом пейзаже несомненен.

Несомненен отпечаток Сибири и на суриковском колорите. "У всех суриковских картин есть одно странное на первый взгляд свойство. Всегда сумрачные, пасмурные по общей своей красочной гамме, они требуют для себя большего света. Только при ярком рассеянном свете облачного дня можно оценить всю их красочную сложность, всю магию их красочных: сочетаний"¹. Недавняя промывка "Боярыни Морозовой" показала богатейшую сложность суриковском красочной гаммы, но как бы многогранно не играл и не сверкал суриковский снег переливами и оттенками белого и синего, основное впечатление, даваемое суриковской красочной гаммой, остается одним и тем же: сероватым, пепельным, дымчато-серебристым, хотя оно слагается не из уныло-однообразных, а сложнейших колористических сочетаний. На одной картине (как, напр., на "Утре стрелецкой казни" или на "Покорении Сибири") это "серое" пристальней и гуще "объемлет" людей и предметы, чем на другой; напр., на "Морозовой" "серое" лишается своей густоты и плотности, но, все равно, остается справедливым не только для "Стрельцов", но и для других полотен Сурикова старое наблюдение В. Никольского: "В этой сероватой основе картины, несомненно, сказалась национальность Сурикова, отразилось воспоминание о мягком ласкающем свете пасмурного неба его сибирской родины, чрезвычайно выгодном для последователя чистой живописи, не ищущего эффектов светотени, для мастера, более близкого Тициану и Kopo, чем Рембрандту. "Сероватая" сибирская "основа" суриковского колорита включает в себя и чуть мерцающий, пепельно-землистый зимний колорит "Меньшикова", и свинцовую угрюмость "Покорения Сибири", и сине-серую стыдь "Суворова". Солнца у Сурикова нет, оно всегда за облаками - дождевыми или снеговыми.

Подобно колориту, носит у Сурикова "сибирский отпечаток" и один, излюбленный им, прием композиции - знаменитая суриковская "теснота", за которую его прежде так много упрекали, а теперь так много хвалят. У Сурикова на картинах всегда "тесно": где бы ни действовали его герои, в тесной избушке или на просторах Иртыша, всегда они в тесноте. Теснота - для Сурикова тот прием композиции, которым он преображает своих "краснояров", с которых писаны этюды, в исторических действователей, в людей 16-17 в. Теснота московской улицы, по которой везут Морозову, делает из немногих лиц, обступающих дровни, настоящую густую толпу, спаянную общим переживанием. Тесноту Суриков любил и в жизни, он жил и работал всегда в небольших комнатах с низкими потолками, и жил в тесноте уже в то время, когда средства позволяли ему жить в иных условиях. В нем это была подлинная черта древнерусского человека, сохранившаяся в сибиряке 19 в.; сибиряка как и русского человека 17 в. окружают безотзывные пространства, неисходимые просторы, а он, по контрасту, любит жить в низеньких комнатах, строит тесные дома (это при обилии леса), любит тесноту: теснота жилища и быта противоположна размаху природы и личности вне дома. Черта эта у неуемного Сурикова была общая с таким разрушителем московской тесноты, каким был Петр I: мореход и морелюбец, неутомимый путешественник, он любил жить в тесных домиках с потолками, о которые стукался головой. Эту сибирскую и древнерусскую своеобразную любовь к тесноте в построении жилища Суриков перенес и в построение своих картин; "теснота" у него - постоянный композиционный прием, давший блестящие результаты.

Так сказалась Сибирь у Сурикова не только в сюжетах и материале отдельных картин, но и в общих приемах творчества, составляющих типичнейшие его особенности.

Суриков строил в своем творчестве Русь 16-18 в. - народную, страдающую, борющуюся, - но что бы он ни строил - "Ермака", "Стрельцов" или "Суворова", он строил из сибирского дерева и камня или, во всяком случае, никогда не обходился без него. Сибирский материал казался ему вернее, добротней и прочней того материала, который он мог добыть в Европ. России, так как он видел в нем живое сходство с тем материалом, из которого некогда сама история строила Ермаков и Разиных. Вряд ли возможно художнику глубже и крепче внедрить свою родину в свое творчество, чем это сделал Суриков. Он знал, чем обязан Сибири в своем творчестве и в своем жизненном пути, и был прав, когда благодарно писал в конце жизни: "Идеалы исторических типов воспитала во мне Сибирь с детства, она же дала мне дух, и силу, и здоровье".

Примечания

1. В.А. Никольский. "В. И. Суриков", М., 1918 г., стр. 39.