Глава I

История искусств знает примеры художников, для которых место рождения оказалось географическою случайностью, не оставившей никакого следа в их творчестве. Самый яркий пример такого художника дает Сибирь: в Омске родился Врубель, но в его творчестве нет ни одного намека или штриха, связанного с краем, где он родился. Бывают в искусстве примеры творческого отталкивания от места рождения, когда творчество художника обладает совершенно иной родиной, чем его биографическая отчизна. И.И. Левитан родился и вырос в Виленской губернии, но как художник он был уроженцем й поэтом среднерусской природы, и ни единой чертой не отражена в его творчестве природа биографически родной, а творчески - чуждой ему Виленщины. Суриков, наоборот, представляет едва ли не лучший пример художника, глубочайшими корнями связанного с географической и социально-исторической почвой своего края, при чем эта связь не только не порывалась до самой его смерти, но и ясно сознавалась и ценилась художником. Можно утверждать даже, что для самого характера дарования Сурикова нужна была именно та родина, которая у него действительно и была - Красноярск. Немудрено, что сам художник, скупой на слова и до того не любивший писать пером, что никогда не вел дневника и почти не писал писем, любил говорить и неоднократно писал о своем происхождении и ревниво заботился, чтобы писавшие о нем не перепутали его родословной и были точны во всем, что касалось его родовых и географических истоков.

В.И. Суриков родился в 1848 г., в Красноярске, в небогатой семье енисейского казака. С детства, по рассказам домашних, по семейным преданиям, он знал многое об исторических корнях своего рода. Когда в 1881 г. один художественный критик поставил сюжет первой исторической картины Сурикова "Утро стрелецкой казни" в связь с происхождением Сурикова, будто бы "от ссыльных стрельцов", художник, вообще не любивший прибегать к печати, настоял на печатной поправке, гласившей, что "род В. Сурикова происходит не от стрельцов, а просто от казаков, которые жили в Красноярске, в Казацкой слободе". Через 20 лет, при повторении такой же ошибки в "Журнале для всех", Суриков счел нужным сам, в особой справке, исправить ошибку. "Со всех сторон я - природный казак. Мое казачество более чем 200-летнее. Род мой казачий очень древний, - писал он своему биографу в 1909 г. Уже в конце 17 в. упоминается наше имя, и до середины 19 в. были простые казаки, а с 30 гг. прошлого столетия были один атаман и многие сотники и есаулы"¹.

Живое семейное предание с раннего детства посвящало Сурикова в его "родословную"; он еще мальчиком знал, что его предки, Суриковы, донские казаки, пришли в Сибирь с Ермаком и участвовали в его походах², что в 1622 г. Суриковы принимали участие в построении Красноярского острога, а в 1695-98 гг. были видными участниками Красноярского бунта. Прочтя в 1901 г. исследование Н. Оглоблина, впервые сообщившего сведения об этом интересном народном движении в Сибири, Суриков усердно советовал читать его и сам читал всем, кто интересовался его творчеством - Стасову, Никольскому, Волошину. "Развертывая документы и книги, - рассказывает Волошин, - он с гордостью читал вслух "Историю Красноярского бунта", когда казаки спустили по Енисею неугодного им царского воеводу Дурново, и при упоминании каждого казацкого имени перебивал себя, восклицая: "Это ведь все сродственники мои... Это мыто воровские люди"³.

Любовь к генеалогии, к родословию, не случайная, а основная черта в Сурикове: род как бы крепит его связь с историей, а в истории заключено все содержание его творчества: исторический художник, он хотел и по крови своей не порывать связи с историей; художник, умевший из "современного" извлекать "историческое", он хотел ощущать и то, и другое, как непрерывное, единое по существу. Из всех заявлений Сурикова о своей родословной явствует особенность этой родословной, резко отличающая ее от родословной, напр., Пушкина, также дорожившего своей связью с историей; суриковская родословная - это демократическая родословная, мало того - это вольнолюбивая демократическая родословная. Прямая связь этой родословной с сюжетами Сурикова бросается в глаза: когда он писал "Покорение Сибири", он писал "воровских людей" Суриковых, под водительством атамана Ермака, вместе с другими "воровскими людьми", зачинающих новую историю Сибири; когда писал "Разина", он изображал тех же "воровских людей" Суриковых, но оставшихся на Дону и с Разиным перекочевавших на Волгу.

В самой личности и творчестве Сурикова лежала верность не только преданию, но и крови своей родословной, и Суриков это знал и любил: "В Сибири народ другой, чем в России: вольный, смелый, - говаривал он уже в старости. - И край-то какой у нас! Сибирь западная плоская, а за Енисеем у нас уже горы начинаются: к югу тайга, а к северу холмы, глинистые - розово-красные. И Красноярск - отсюда имя. Про нас говорят: "Краснояры сердцем яры" (Волошин).

Суриков и сам был "сердцем яр". В чертах его характера, в забавах его детства, во многих происшествиях его личной и творческой жизни, в смелости и совершенной независимости его художественной манеры обнаружено им не мало "ярости сердца" - крепчайшей самобытности, неуимчивого вольнолюбия и несокрушимой воли. "Сердцем яр" он и в своих картинах, всегда исполненных глубокого напряжения, кипучего драматизма, трагической страсти и воли. Каков творец, таковы и его образы. "Сердцем яры" его казнимые стрельцы, ненавидящие Петра, но с неменьшей яростью сердца глядит на них и сам Петр. Трагически пытается преодолеть гневную "ярость сердца" падший "полудержавный властелин" Меньшиков, упрятанный в низкую промерзлую избенку ледяного Березова. "Сердцем яра" опальная боярыня Морозова, мученица и исповедница старой веры, восставшая на царя, везомая в цепях сквозь не равнодушную, а также злобно и сочувственно "ярую" толпу, еле вмещающуюся на тесной красноярской улице, перенесенной художником в окружение московских церквей и хором. С отчаянною, храброю "яростью сердца" врезывается кучка казаков, будущих "краснояров", в огромные полчища туземцев, с "яростью" обороняющих родные берега Иртыша, с такой же "яростью сердца" готовятся кучки суворовских солдат низринуться в ледяную пропасть альпийских стремнин. Там, где действующие лица у Сурикова перестают быть "сердцем яры", там изменяет художнику и "художественная удача" - это случилось с его "Разиным", взятым на картине не в момент "ярости сердца", сделавшей его одним из ярчайших действователей русской социальной истории 17 в., а в момент внезапного, бездейственного раздумья.

Сибирь, не знавшая крепостного рабства, с детства окружила Сурикова людьми с сильной волей, с мужественным духом, с природным вольнолюбием, - этим самым она натолкнула художника и в русской истории находить такие сюжеты, в которых обнаруживалось не народное смирение, покорность и придавленность, а крепкая борьба ("Боярыня Морозова", "Меньшиков"), социальный протест ("Утро стрелецкой казни", "Разин", "Пугачев"), героическое коллективное мужество ("Покорение Сибири", "Переход Суворова через Альпы")⁴.

Примечания

1. Письма Сурикова. "Искусство", 1925 г., № 2, стр. 279.

2. Впоследствии, работая над этюдами к "Покорению Сибири", Суриков разыскал на Дону казаков Суриковых - своих сородичей.

3. Максимилиан Волошин. "Суриков. Материалы для биографии", "Аполлон", 1916 г. VIII-IX, стр. 42. В дальнейшем я буду ограничиваться простым упоминанием в тексте, не делая подробных ссылок на этот важнейший источник для биографии Сурикова, изумительно верно передающий склад речи художника.

4. Другим источником суриковских тем и сюжетов был общий у него с людьми его эпохи исторический интерес к народно-социальным движениям в Московской Руси, к разиновщине, казачеству, расколу, как к протесту народных масс против форм московской государственности. Этому источнику суриковских и передвижнических исторических сюжетов и тем посвящена моя работа: "Историческая живопись передвижников" (Государственная академия художественных наук. 1925-1926 гг.).