Глава первая. Детство. — Семья. — Поступление в Училище живописи и ваяния. — Годы учения. — К.И. Рабус и его влияние на будущего художника. — Ученические произведения

Алексей Кондратьевич Саврасов родился в Москве 12/24 мая 1830 года.¹ Его отец, глава небольшой семьи (кроме Алексея был еще один сын — Михаил),² Кондратий Артемьевич держал мелкую торговлю «глазетом, шнурами, кистями и т. п. Жил он патриархально, любил свое торговое дело и не только не думал ему изменять, а и сына Алешу метил «приспособить».³ Так характеризует семью будущего художника П. Россиев — автор статьи «Погибший талант». Первый биограф Саврасова А. Солмонов сообщает, что Саврасовы жили «в приходе Московской Никитской, что за Яузой, церкви, и что родители его были люди небогатые, но с средними средствами».⁴

По-видимому, эти средства были все же очень невелики и для средних. Настолько невелики, что Кондратий Артемьевич не мог прочно держаться даже в самой низшей — третьей купеческой гильдии. Из описей архивных дел видно, что он неоднократно подавал прошения о причислении к третьей гильдии. Следовательно, недостаточность капитала вынуждала его время от времени покидать купеческое сословие и причисляться в мещанское общество.⁵

П. Россиев упоминает, что у Алексея Кондратьевича была мачеха Татьяна Ивановна, но когда умерла его родная мать и как ее звали, он не сообщает. Метрические книги Никитской за Яузой церкви также не сохранились.

Есть основание думать, что Саврасовы не были коренными москвичами и перебрались в столицу откуда-нибудь с Волги или из северных губерний. К этой мысли невольно приходишь, отмечая, что как отец,⁶ так и сын (последний до середины 50-х годов) писали свою фамилию через «о»: Соврасов. Для москвичей такая тенденция в произношении была бы немыслима. Может быть, отчасти и поэтому Кондратию Артемьевичу, не имевшему родственных связей в Москве, трудно было конкурировать с другими торговцами, и семья жила небогато.

Не удивительно поэтому, что, еще будучи двенадцатилетним мальчиком, Алеша пытался сам заработать деньги. А рано проявившиеся художественные наклонности и способности позволили ему избрать средством заработка рисование. А. Солмонов пишет: «...двенадцатилетнего Алешу Саврасова мы уже находим в Москве, так сказать, «самостоятельным художником»; так или иначе, а рисовать он к этому времени научился сам, без всяких руководителей, настолько, что рисунки его, большей частью гуашные, торговцы на Ильинской и Никольской, продававшие под воротами дешевые картинки, брали очень охотно (конечно, по крайне дешевым ценам) и считали их «ходовым товаром». Сколько было нарисовано таких рисунков, к каким техническим ухищрениям приходилось мальчугану прибегать, чтоб выполнить эти дешевые заказы (платили за подобные рисунки рублей по шесть за дюжину), сказать было бы так же трудно, как трудно определить, откуда у мальчика брался весь этот обильный материал «бурь на море», «извержений Везувия» и пр., разработанный им в то время».⁷ Пытаясь ответить на этот вопрос, можно только предположить, что такие сюжеты, если они действительно имели место, были почерпнуты из тех же полулубочных картинок, которые продавались у торговцев под воротами.

По-видимому, оба биографических очерка довольно верно воссоздают картину детства и ранней молодости будущего художника. Многое в них было записано с его слов, и ошибки были возможны лишь в частностях.

Можно верить, что общее образование Саврасова ограничилось трехклассным училищем, что он действительно рано начал рисовать и продавал свои рисунки и что он не мог встретить у отца одобрения своего намерения стать профессиональным художником. Последнее подтверждается и некоторыми архивными материалами.

Семья жила в том уголке Москвы, который сохранял историческое название Гончарной слободы или Гончаров. Когда-то это была территория одной из самых древних московских слобод. В ней селились гончары-ремесленники, выделывавшие изразцы для убранства кремлевских теремов и боярских хором.

Но все это было в далеком прошлом, о котором, может быть, и вспоминали иногда старики в долгие зимние вечера. В годы детства Саврасова здесь уже не делали изразцов. У Таганки и на Вшивой горке богатые купцы ставили каменные лавки и склады, а вокруг них шла более мелкая, часто и вовсе мелочная торговля. В узких кривых переулках — Вшивогорском, Курносовском, Котельническом — жили городские обыватели, преимущественно мещане, мелкие торговцы и весь тот люд, который теснился вокруг торговли. Здесь стояли небольшие деревянные домики, перемежающиеся с длинными заборами, за которыми располагались обширные огороды и сады.

Гончарная слобода не была окраиной в собственном смысле слова, но все же принадлежала к тем «отдаленным частям Москвы, где летом жить так же привольно, как на даче, а осенью можно выкупаться в грязи».⁸ Совсем недалеко было устье Яузы, плотина, образующая довольно обширный пруд, отделявший Гончарную слободу от Кошельной и района Солянки, поросшие травой откосы речных берегов. В водах отражались плывшие над городом облака. Весной шуршали и нежно позванивали льдины. Где-то в стороне громыхал колесами телег и пролеток город, а здесь, на мысу, образованном двумя реками, было тихо и немного похоже на деревню.

Дома текла монотонно однообразная, но имеющая свои поэтические стороны совсем провинциальная жизнь. Днем на дворе игры с братом и сверстниками-соседями. По воскресеньям и праздникам — семейные походы в церковь, свою, Никиты Мученика, или чуть подальше в Никольскую. Дома — самовар, долгое чаепитие, отец читает божественные книги. На улице какой-нибудь приказчик подбирает русскую мелодию на балалайке.

Лет с семи или восьми началось учение. Но у способного мальчика, легко готовившего уроки, оставалось немало свободного времени для наблюдении и размышлений. Его чувствительная натура тянулась к природе. А она была здесь, рядом. Из-за заборов поднимались молодые, посаженные после пожара 1812 года сады, слышался веселый посвист синиц и печальные флейты снегирей. Кое-где на уцелевших по пустырям старых березах, покрывая весной все другие звуки, поднимали веселый гомон грачи. По вечерам у церквей слышались мелодичные голоса галок. А днем в небе, сверкая белизной, носились стаи знаменитых московских голубей — предмет страсти купеческих сынков и приказчиков. Жарким полднем под облаками, лениво пошевеливая крыльями, плыл ястреб. Весенними холодными ночами в садах пели соловьи.

Все это воспринималось сердцем будущего художника и находило в нем отклик. Может быть, и эти детские впечатления в какой-то мере помогли ему потом более глубоко постигнуть и выразить типические черты большой природы родины.

Однако артистическое дарование мальчика легко могло заглохнуть, если бы Саврасову не посчастливилось встретить на своем пути людей, которые помогли ему стать настоящим художником. Несмотря на сопротивление отца, он смог поступить учеником в Московское училище живописи и ваяния,⁹ где и получил профессиональное образование.

Когда же именно Саврасов начал учиться в Московском училище? На первый взгляд кажется, что вопрос этот неуместен и давно выяснен: в делах Московского художественного общества, хранящихся в Центральном архиве литературы и искусства, есть прямой ответ на него. В списке учеников, составленном в 1852 году, значится: «66. Алексей Кондратьевич Саврасов, купеческий сын [поступил] 1848 года, января 14...»¹⁰ Эта дата и была принята в советской искусствоведческой литературе. И все-таки какое-то сомнение тревожило историков искусства.

Успехи, проявленные только что поступившим учеником и подтверждаемые теми же архивными источниками, казались невероятными. При всей талантливости юноши, получение им первого, пусть самого низшего, звания от Академии художеств всего лишь через два года после поступления в Училище объяснить было трудно. Невероятным казалось и выполнение самостоятельных работ с натуры в первый же год обучения. Смущали некоторые противоречия в биографических очерках А. Солмонова и П. Россиева. А. Солмонов утверждает, что Саврасов поступил сразу в головной класс. Однако ученикам в этом классе отнюдь не полагалось делать эскизы и писать пейзажные этюды с натуры, а в отчетах Совета Общества отмечены успехи Саврасова именно на этом поприще. П. Россиев писал, что Саврасов поступил в Училище пятнадцатилетним юношей, но в январе 1848 года ему шел уже восемнадцатый год.

Создавалось впечатление о каких-то более ранних связях Саврасова с Училищем. II такие связи обнаружились. Первое упоминание о Саврасове в делах Московского художественного общества относится не к 1848 году, как считалось, а к 1844-му. В протоколе Совета Общества от 10 апреля этого года записано: «2. Нижеследующие, вновь вступившие в Училище живописи ученики внесли за себя согласно уставу... Купеческий сын Алексей Кондратьев Саврасов за 9 месяцев с апреля по январь — 13 р. 50 к. сер.»¹¹ Два документа одного и того же архивного фонда оказались противоречащими один другому. Естественно было бы верить первому, более раннему, считая второй случайной канцелярской ошибкой. Но вопрос оказался не таким простым. В журнале Совета Общества за 1845 год еще дважды было упомянуто имя Саврасова как ученика, внесшего плату за обучение в 1844 году.¹² Затем сведения обрываются. Вплоть до 1848 года никаких упоминаний.

Что же произошло? Прервал ли почему-либо Саврасов начатые занятия или просто до сих пор не обнаружены, а может быть, и вовсе утеряны какие-то бумаги? Возможно, что удастся еще установить это или найти какие-то другие факты. Но во всяком случае уже и теперь можно сказать, что Саврасов появился в стенах Московского училища в 1844 году четырнадцатилетним мальчиком. И если даже предположить, что его официально признанное пребывание в Училище было почему-либо прервано, этот архивный документ в известной мере позволяет объяснить все дальнейшее. Юноша, посещавший классы по крайней мере в течение девяти месяцев, легко мог сохранить тесные связи с его учениками, а возможно, и с преподавателями. И, независимо от официального пребывания в Училище, его художественное образование продолжалось. Только это предположение объясняет, как мог Саврасов уже в 1848 году выполнить натурные «Виды с Воробьевых гор».¹³ Такое задание давалось лишь прошедшим уже определенную школу и сильно продвинувшимся ученикам.

Интересно, что, поступив в Училище весной 1844 года, Саврасов оказался одним из самых первых учеников, принятых по новому уставу. Училище начало расширять свою деятельность. Программа преподавания несколько изменилась и приблизилась к программе, принятой в Академии. Но с другой стороны, если раньше «все преподавание ограничивалось только рисованием с антиков, рисованием и живописью с натуры и копированием масляными красками...», то теперь была «введена пейзажная живопись и изучение перспективы, архитектура с орнаментом и анатомия».¹⁴

Для ведения курса пейзажной живописи и перспективы в Училище был приглашен Карл Иванович Рабус — преподаватель перспективы в Кремлевском архитектурном училище и Константиновском Межевом институте. Постановление Совета Московского художественного общества о его зачислении в состав преподавателей Училища живописи и ваяния состоялось 24 марта 1844 года,¹⁵ то есть за две недели до принятия Саврасова в качестве ученика. Этому выдающемуся педагогу своего времени и суждено было стать главным наставником будущего основоположника передвижнического пейзажа.

Сейчас имя Рабуса известно только специалистам. А между тем это был замечательный деятель русской культуры, человек необыкновенно многосторонний, талантливый и широко образованный. Воспитанник Академии художеств, ученик М. Матвеева и М. Воробьева, он, естественно, воспринял все более становившееся тогда господствующим в академическом пейзаже романтическое направление. Вместе с тем ему были близки и реалистические устремления передовых современников. Со многими из них он находился в дружеских отношениях. Его имя пользовалось большим авторитетом среди художников.

«Работая программу на выпуск, — пишет его коллега по Училищу, скульптор и художественный критик Н. Рамазанов, — Рабус имел кабинет рядом с Карлом Брюлловым; обоюдные советы, замечания сопровождали их работы; в один день они были выпущены из Академии и оба получили золотые медали».¹⁶ Рабус вел переписку с А. Ивановым, находившимся в Италии. «Как преподаватель Рабус был неоценим; глубокое знание и ясность мысли сообщали и ясность способу его изложения; он научал, увлекая слушающих, и не только ученики, но и опытные художники дорожили его советами... Курс его перспективы со многими подробными большого размера рисунками любопытнейших сложных задач представляет плод собственных его соображений и необыкновенно развитого ума...»¹⁷ И к такому-то учителю посчастливилось попасть Саврасову. Нет сомнения в том, что это сыграло важную роль для всей его дальнейшей судьбы и наложило отпечаток на его творчество.

Даже скупые строки отчетов Рабуса и журналов Совета Московского художественного общества позволяют говорить о недюжинных успехах Саврасова в Училище. Так, в отчете за 1848 год выделены два ученика, как представившие лучшие эскизы по пейзажной живописи — Саврасов и Аммон. Отмечено, что Саврасов исполнил два вида с Воробьевых гор.¹⁸

В Третьяковской галерее есть два небольших рисунка, которые в период устройства первой выставки были отнесены к 1848 году. Оба выполнены на Воробьевых горах, и это явилось главным аргументом в пользу их датировки. Оспаривать их авторство (рисунки не подписаны), по-видимому, нет оснований. Правильность атрибуции подтверждает и характер рисунков, и их доброкачественное происхождение из собрания И.Е. Цветкова. Но, принимая во внимание уровень исполнения, признать такую раннюю дату трудно. Представляется более правильным их сближение с работами 50-х годов.¹⁹

Таким образом, оказывается, что до нас пока не дошло ни одной достоверной работы 1848 года, и потому, по существу, нельзя ничего сказать о характере работ Саврасова-ученика. Правда, ранними ученическими произведениями можно, очевидно, считать два больших листа Третьяковской галереи, также не имеющих даты и подписанных, видимо, позднее, — «Ели» и «Дубы». Это еще очень наивные и подражательные работы, выполненные, несомненно, с оригиналов и, может быть, еще до 1848 года. Во всяком случае, они также, к сожалению, не дают оснований для достаточно убедительной характеристики достижений Саврасова-ученика.

Короткие записи в журнале Совета Художественного общества свидетельствуют об успехах Саврасова и в 1849 году. При выполнении заданных сюжетов по пейзажной живописи он вместе с М. Бочаровым и А. Солововым получил первые номера, а затем «за картины, написанные в высшем художественном отделении живописи», — похвальный лист. В этом же году Саврасов вместе с учениками Зыковым и Дубровиным совершил поездку на Украину и в Одессу, где они «сняли несколько видов».²⁰

Упоминания о летних поездках старших учеников но стране с целью написания Этюдов и картин встречаются в делах Училища неоднократно. Рабус стремился дать молодым художникам возможность самостоятельно работать на натуре, знакомясь с различными местностями. Ученики отправлялись и на горячо любимую Рабусом Украину, и на север, в Ростов Ярославский, и другие места России. Саврасов поехал на юг и провел там весну и лето. А. Солмонов свидетельствует, что поездка была совершена на средства мецената — члена Общества Н.В. Лихачева, который должен был приобрести и работы Саврасова, вывезенные им из этой поездки.

Новые впечатления ожидали художника и в ковыльных степях, и в белых украинских селах, и на берегу Черного моря. Путешествие к вишневым садам, хуторам, окруженным кудрявыми рощами, к лунным южным ночам и замечательным народным песням было и путешествием в поэтическую страну Гоголя, только что тогда во всем своем очаровании открытую для русского общества. Ведь не только «Мертвые души», но и «Вечера на хуторе близ Диканьки» оставались в те годы выдающимися явлениями современности. Ученики Московского училища, конечно, знали Гоголя и не могли не думать о нем, отправляясь в южную сторону. Он был для них живой связью их эпохи с предшествующей, пушкинской Эпохой. Сила его обаяния была ни с чем не сравнима для художников середины прошлого века.

К сожалению, от этого первого путешествия почти ничего не осталось. Мы не знаем, каковы были те «виды», которые были «сняты» в 1849 году Саврасовым на Украине, в частности в Одессе. До нашего времени дошел только небольшой карандашный набросок, сделанный в Киеве, — вид от одной из приднепровских балок в сторону Киево-Печерской лавры. В нем намечены основные контуры местности. Подчеркнут контраст светотени, есть уверенность линии при хорошем чувстве композиционной цельности. Все изображение, выполненное быстрым и нервным штрихом, построено в большей мере на непосредственном впечатлении, чем на точном и трезвом расчете, необходимом для видописца старого типа. Этот набросок свидетельствует о том, что молодой художник уже умел свободно рисовать с натуры. Подобные зарисовки, конечно, отличались от учебных работ, выполняемых в классе.

По возвращении из путешествия Саврасову предстояло заботиться о получении академического звания, необходимого для официального закрепления результатов учения. Училище пока еще не имело права давать своим воспитанникам медали и звания. Их присуждал только Совет Академии художеств, рассматривавший работы, присылаемые учениками. Ученики, вышедшие из податных сословий, обязаны были при этом доказывать свое «свободное состояние», представляя увольнительные свидетельства от своих обществ. О выдаче такого свидетельства и подал прошение в августе 1849 года отец Саврасова, приложив к бумаге семидесятирублевый билет сохранной казны в качестве залога.²¹ Документ был после соответствующей ведомственной переписки получен, и Саврасов мог начать работу над картинами, которые он предполагал представить в Академию. Как видно, если его отец и возражал раньше против избрания сыном профессии художника, теперь семейные споры остались позади, и Кондратий Артемьевич смиренно хлопотал о получении нужной бумаги для своего сына, фактически давно уже поступившего «по учебной части».

В течение года Саврасовым были написаны две картины: «Вид Московского Кремля при восходе луны» и «Вид в имении Лужина», или «Камень у маленького ручья». Осенью 1850 года они были отправлены в Академию.²²

Совет Академии рассмотрел присланные работы и признал Саврасова «во внимание к хорошим успехам по живописи ландшафтной» достойным звания неклассного художника. 1 ноября 1850 года ему был выдан аттестат.²³

Получение первого, хоть и невысокого звания от Академии значительно меняло положение Саврасова. Став художником, он выходил из податного сословия, избавлялся от воинской повинности, мог рассчитывать на дальнейшее продвижение по лестнице академической художественной иерархии, имел право на заработок в качестве учителя рисования. Но до поры до времени он оставался в числе учеников Московского училища, хотя и именовался уже художником.

1850 год—первая дата, которую мы можем назвать, начиная перечень известных нам живописных работ Саврасова. К сожалению, до нас дошла только одна из картин, представленных им в Академию, — «Камень у маленького ручья», получившая в Третьяковской галерее название «Камень в лесу у Разлива (Влахернское под Москвой, имение Лужина)». Вторая картина пока неизвестна.

Перед нами еще произведение ученика. Наивная непосредственность сочетается в нем с не очень умелым подражанием тем «оригиналам», которые так прилежно копировали начинающие художники в классах Училища.

Картина, изображающая глухую, сильно заросшую местность с огромным камнем среди деревьев, на котором видны фигурки двух мальчиков, написана очень тщательно, с множеством подробностей. Чувствуется стремление ничего не упустить среди деталей, равно интересных для художника. Вместе с тем трактовка формы предметов остается очень однообразной и довольно условной. Заботясь о приближении к натуре в ее частностях, Саврасов стремился и к построенности, картинности композиции. Камень и ствол растущего перед ним старого дерева составляют основной сюжетный и композиционный центр картины. Текущий левее ручей позволяет показать развитие пространства вглубь, а расположенные справа и слева группы деревьев сообщают композиции известную уравновешенность.

Живопись довольно глуха и черна. По темной подготовке — коричневатой, сероватой, зеленоватой красками намечена форма предметов — камней, стволов, различных трав. Написанная одним тоном, зелень деревьев передана россыпью мелких, однообразных по форме мазочков. Изображая по заученным рецептам, с оглядкой на старые картины отвлеченные по форме деревья вообще, художник старается, однако, оживить и конкретизировать их чертами знакомого ему русского леса. И вот на стволах появляются поперечные мазки белил, долженствующие воспроизвести фактуру березовой коры. Под камнями среди папоротников растут грибы. Саврасову хочется писать обычную русскую природу, и он, естественно, обращается и к ближайшему наследию — венециановской школе, а также к творчеству рано умершего представителя воробьевской школы — М. Лебедева. Об этом свидетельствуют подчеркнутое стремление Саврасова к предметности изображения, сосредоточение сюжетного содержания на переднем плане, живая непосредственность художественного видения.

С наивным реализмом в этой работе соседствуют элементы романтики. Лесная глушь, поросший мхами громадный камень-скала, ручей в глубокой темной расселине, наклонившиеся деревья — все это вносит в настроение картины романтическую напряженность, неожиданно разряжающуюся присутствием двух совсем «венециановских» мальчиков на камне.

Ко времени окончания обучения в Училище у Саврасова, конечно, не могла еще определиться своя индивидуальная манера. Черты, воспринятые у художников старшего поколения и не очень пока умело соединенные, решительно господствуют в картине над робкими собственными поисками.

Тем не менее Совет Академии увидел в присланных Саврасовым работах талант, трудолюбие и наличие необходимых профессиональных знаний — все это давало право на первое академическое звание неклассного художника. Насколько справедливо было это решение, показало ближайшее будущее. Первые же опыты самостоятельной творческой работы оказались очень плодотворными. Талант Саврасова начал развиваться быстро и своеобразно.

Примечания

1. ЦГАЛИ, ф. 670, он. 1, ед. хр. 22, л. 1.

2. ЦГАМ, ф. 2, он. 1, ед. хр. 14872, л. 1.

3. П. Россиев. Погибший талант (памяти А.К. Саврасова). «Русский архив», т. XIV. 1906, вып. 4, стр. 613. «Известия Общества преподавателей графических искусств», 1907, № 8—9, стр. 23.

4. А.К. Саврасов. Художественный альбом рисунков. Биографический очерк А. Солмонова. Изд. Е.В. Кульженко. Киев, 1894, стр. 5.

5. ЦГАМ, ф. 2, оп. 1. К сожалению, дела, поименованные в этой описи, не сохранились.

6. ЦГАМ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 14872, л. 1 об.

7. А.К. Саврасов. Художественный альбом рисунков. Изд. Е.В. Кульженко, стр. 4.

8. И.Г. Кокорев. Мелкая промышленность в Москве. Очерки Москвы сороковых годов. М.—Л., 1932, стр. 76.

9. В делах МОЛХ сохранилась «Памятная записка об Алексее Кондратьевиче Саврасове», составленная Зыковым — сыном соученика Саврасова, совершившего с ним поездку на Украину в 1849 году. Вот что говорится в этой записке: «Начало его (Саврасова) художественного поприща было таково: к отцу моему, который в то время проживал на Сретенке, в своем доме, зашел из Училища живописи и ваяния, после классов, покойный Сергей Иванович Грибков и передал отцу, что близ церкви Параскевы Пятницы, на Пятницкой, сзади ее, в доме, фамилию [хозяина] которого я уже теперь забыл, проживает некто г-н Саврасов, торговавший... бусами, бисером и т. п. в бывшей «Ножевой линии» и что у этого Саврасова есть сын, молодой человек, который проявляет необыкновенные художественные способности, и что отец за это его преследует, и при этом просил моего отца, тогда человека очень состоятельного, как нибудь помочь молодому Саврасову выбиться на свойственный ему путь.

Отец мой горячо принял это к сердцу и, имея близкий доступ к тогдашнему преподавателю пейзажной живописи Карлу Ивановичу Рабусу, тотчас же вместе с С.И. Грибковым отправился к К.И. Рабусу в его дом и изложил, вместе с г-ном Грибковым, все обстоятельства, касающиеся молодого Саврасова. Карл Иванович, всегда отзывчивый на все относящееся к искусству, дал моему отцу А.Ш. Зыкову письмо к тогдашнему московскому обер-полицмейстеру и члену Совета Московского художественного общества Ивану Дмитриевичу Лужину с изложением всего ему сообщенного.

Иван Дмитриевич дал моему отцу нужные указания и командировал с ним на квартиру Саврасова полицейского чиновника. По прибытии их оказалось, что отец г-на Саврасова удалил его из квартиры за страсть к живописи на чердак, хотя время было довольно холодное— в октябре или ноябре не помню. Цель была достигнута — А. К. был из отцовской квартиры перемещен в дом моего отца и на другой же день начал посещение художественных классов...

...Все это я слышал от моего отца и все это могут подтвердить: художник-акварелист Тимофей Васильевич Титов, живущий в Калуге, и известный академик Степан Михайлович Шухвостов, а также об этом должен знать и Владимир Егорович Маковский, к отцу которого, Егору Ивановичу, очень часто хаживал мой отец и, вероятно, передавал ему все эти обстоятельства».

Нужно сказать, однако, что, как бы ни было любопытно приведенное свидетельство, некоторые, содержащиеся в нем сведения не вполне точны. Так, еще в 1849 году Саврасовы жили в Гончарной слободе, а не на Пятницкой (см. прим. 24) (ЦГАЛИ, ф. 660, оп. 1, ед. хр. 465, лл. 1—2).

10. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 111, лл. 128 об.—129.

11. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 3, ед. хр. 4, л. 48.

12. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 3, ед. хр. 6, лл. 4 об., 33 и об.

13. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 111, л. 228.

14. Краткое историческое обозрение действий Московского художественного общества, читанное в Торжественном собрании 31 декабря 1868 г. М., 1868, стр. 9.

15. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 1, ед. хр. 37, л. 8 и об.

16. Н. Рамазанов. Материалы для истории художеств в России, кн. 1. М., 1863, стр. 88.

17. Там же, стр. 86.

18. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 3, ед. хр. 10, л. 26 и об. Из того же отчета видно, что по разделу пейзажной живописи ученикам давали сложные и разнообразные задания, в которых равно большую роль играли и работа с натуры, и сочинение эскизов для картин.

19. Этого мнения в настоящее время придерживается автор первой датировки Ф.С. Мальцева.

20. ЦГАЛИ, ф. 680, оп. 3, ед. хр. 12, лл. 24, 26, 27.

21. Приводим этот документ:

26 августа. 1849.

В Дом Московского градского общества Московского 3 Гильдии купца Гончарной слободы Кондратия Артемьева Соврасова.

Прошение

Для сына моего Алексея Кондратьевича нужно иметь увольнительное свидетельство на поступление по учебной части, вследствие чего, представляю для обеспечения платежа за него податей билет Московской сохранной казны на неизвестного 25 числа сего августа 1849 за № 28454. Суммою в семьдесят пять руб. сереб. прошу в принятии оного выдать квитанцию и снабдить просимым свидетельством. Августа дня 1849 год Московский купец Кондратий Артемьев Соврасов

Квитанцию получил купец Соврасов» (ЦГАМ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 12489, л. 1). По наведению положенных справок и установлению отсутствия препятствий к увольнению по четырем повытьям было выдано следующее свидетельство:

Свидетельство

По указу его императорского величества из дома Московского гражданского общества дано сие Московскому 3 гильдии купеческому сыну Гончарной слободы Алексею Кондратьеву Саврасову в том, что он Московским купеческим обществом на основании Свода Законов 14 тома уст. о служ. ст. 4. 38, 39. 40-я (изд. 1842 г.) уволен для поступления по учебной части с тем, что если востребуются какие-либо государственные подати, то платежи за него таковых купеческое общество приняло на себя. А буде он Алексей Саврасов до будущей 9 ревизии по учебной части не поступит, то обязан тогда подать о себе ревизскую сказку, под опасением за неисполнение сего законной ответственности, как приписный, и это свидетельство же имеет силу до наступления новой ревизии, на выезд же из Москвы должен он брать плакатные паспорты от роду ему ныне девятнадцать лет сентября 3 дня 1849 года (ЦГАМ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 12489, л. 4 об.).

22. «В Совет императорской Академии художеств ученика Московского училища живописи и ваяния Алексея Соврасова

Прошение

Представляя при сем два написанных мною с натуры вида, всепокорнейше прошу Совет императорской Академии художеств удостоить меня звания художника по живописи ландшафтной. При сем имею честь представить документы о свободном состоянии и свидетельство, что представляемые мною картины произведены мною без посторонней помощи.

Алексей Соврасов

29 сент. 1850 г.»

(ЦГИА, ф. 789, оп. 14-«С», ед. хр. 100, л. 1).

К прошению было приложено упомянутое свидетельство об увольнении из Московского городского общества и

Свидетельство

Училища живописи и ваяния Московского художественного общества ученику Алексею Кондратьевичу Саврасову в том, что представляемые им в императорскую Академию художеств вид Московского Кремля при восходе луны и этюд ландшафта камень у маленького ручья с натуры действительно писаны им самим без другого личного пособия, в чем и удостоверяем подписями:

Академик Василий Добровольский
Академик Михаил Скотти
Академик Карл Рабус

Москва августа 24 дня 1850 года

(ЦГИА, ф. 789, оп. 14-«С», ед. хр. 100, л. 3).

23. Там же, л. 4.