Воспитательная роль искусства

В «Литературном сборнике» помещено несколько глав «Декабристов». Я не могу Вам дать точное понятие о том впечатлении, которое эта вещь производит. Вы, конечно, это слышали, но Вы в то же время в статье «Так что же нам делать?» и, раньше, в «Исповеди», о своих художественных произведениях отзываетесь очень неуважительно; мало того, Вы как бы раскаиваетесь, что такие соблазнительные и вредные вещи существуют. Вот этого я понять никак не могу. Объясните это. Перед Вами искренний человек свидетельствует, что такие вещи, как «Декабристы», «Война и мир», «Казаки» и т. д. и т. д., делают меня лично гораздо более человеком, чем рассуждения <...>

Художник дает образы, живые, действительные, и этим путем обогащает людей. Он не поучает дидактически, а... впрочем, извините меня великодушно, что это все я пишу, и кому же? — Вам! Вам, который сто тысяч раз это уже знает... Но все же, объясните мне, в чем дурное в искусстве? Если Вы усматриваете в своих произведениях отсутствие настойчивого морализующего настроения, которое неизвестно каким путем сообщается читателю, если оно одушевляло автора (как, например, это сильно заметно у Достоевского), то, боже мой, что может мешать ему теперь войти красной нитью в общую ткань?

Из письма Л.Н. Толстому. 29 января 1885 г.

Буду говорить коротко и резко.

Царь убил своего сына. Факт исторический. Можно ли показывать такую картину народу. И да и нет. Да, когда в картине все сказано, что психически за поступком следует. Нет, когда картина односторонняя. Картина Репина не односторонняя. Подробности события может прочесть всякий грамотный в русской истории. Но это вовсе не то, что картина. Картину убийства, даже будь она изображена верно исторически, нельзя показывать, если в ней нет чего-то, чего в истории могло и не быть, а именно: вывода, цели.

Говорят: «Ужасно». Убийство всегда ужасно. Но некоторая часть преступлений совершается и потому еще, что убийцы в спокойном и нормальном течении своей жизни имели мало случаев получить ясное представление о факте. Я чувствую, что это объяснение может показаться таким шатким, лекарство несколько фантастическим. Но, Ваше сиятельство, я слишком глубоко люблю искусство, слишком дорожу его высоким воспитательным значением, чтобы легкомысленно относиться с одобрением к картинам направо и налево; кроме того, я слишком различен по своим художественным инстинктам от Репина и, несмотря на то, я утверждаю, что его картина, в конце концов, имеет честное воспитательное значение.

В чем очевидная тенденция картины? Ужас последнего градуса отца и параллельно кроткое любовное чувство сына. Иначе картину никто не прочел, иначе и прочесть ее нельзя. Что же тут дурного?.. Говорят, погрешность эстетики. Извините, но это последнее менее уважительно, нежели то решение, которое дает Репин своей картиной: не знаешь, кого больше жаль в картине. По решению Репина, этот Иван Грозный, это ужасное психологическое существо, становится мне близким, дорогим. Я все понял, все простил. Для меня очевидно, что после этой картины число преступлений должно уменьшиться, а не увеличиться, потому что кто раз видел в такой высокой шекспировской правде кровавое событие, тот застрахован от пробуждения в человеке зверя.

Из письма И.И. Воронцову-Дашкову. 16 февраля 1885 г.

Мне не совсем нравится, что Вы взяли слово «отдохновение», говоря о роли искусства среди каторжной современной жизни. Искусство имеет самостоятельную роль, и какова бы ни была современная жизнь, каторжная или нет, задачи искусства могут и не совпадать с успокоением. Несомненно, впрочем, что творческое искусство (какова бы его самостоятельная роль ни была, и что бы я ему ни навязывал) должно обладать силой гармонично настраивать человека. Если этого качества в искусстве нет, оно, несомненно, дурно исполняет свою задачу.

Из письма А.С. Суворину. 26 февраля 1885 г.