Друзья. Семья. Музыка

Работая в Киеве, Васнецов вел оживленную переписку с друзьями: следил за работой Поленова над картиной «Христос и грешница», получал сведения о выставках Товарищества передвижников.

Он понимал, как важно поддерживать и укреплять в себе духовные силы — ведь без этого невозможно работать в храме, нельзя изображать святость без истинной веры. «Ослабления духовной жизни боюсь пуще всего», — замечает он в одном из писем.

Во все трудные минуты жизни силы Васнецова поддерживала, вдохновляла и лечила музыка. Он никогда не учился музыке, но был очень музыкален, имел неплохой голос, любил петь. Вот почему в Киеве он с удовольствием вспоминал о прекрасных музыкальных вечерах в доме Третьяковых. Он пишет Павлу Михайловичу и Вере Николаевне:

«Теперь голова моя наполнена святыми, апостолами, мучениками, пророками, ангелами, орнаментами и все почти в гигантских размерах. И как было бы хорошо для меня теперь слушать великую музыку. Как бы я рад был теперь приютиться у печки между двумя столиками (мое обыкновенное место) и слушать Баха, Бетховена, Моцарта, слушать и понимать, что волновало их душу, радоваться с ними, страдать, торжествовать; понимать великую эпопею человеческого духа, рассказанную их звуками».

В часы бесконечной усталости и сомнений его подбадривал в письмах энергичный С.И. Мамонтов, который умел вдохновить и утешить любовью: «Если ты бодр, здоров и весел — это все, что нужно. За успехом в работе дело не станет. Если же ты станешь раскисать и вешать нос на квинту или предаваться какой-то непонятной мировой скорби (сколько доброго семени сопрело в гнилой негодной почве!), то напиши мне — я изругаю тебя на чем свет стоит... Знай твердо, что ты прочно сидишь в сердцах людей, выразивших тебе свою дружбу неподдельно и искренно. А ведь это состояние — хорошее подспорье в жизни? Сколько людей на свете идут путем злобы только потому, что окружающие равнодушны к ним».

К сожалению, во время росписи купола собора, высоких апсид о технике безопасности мало заботились. Однажды Васнецов упал с лесов, его подняли без сознания. Две недели он провел дома, поправляя здоровье. К счастью, художник сумел выздороветь и продолжить работу.

В дом Гурковского в Киеве Васнецов перевез всю свою семью — жену и четверых маленьких детей: дочь Татьяну и сыновей Бориса, Алексея и Михаила. В 1889 году в Киеве у него родился сын Владимир, названный в честь святого князя Киевской Руси.

Сын художника А.В. Васнецов вспоминал: «В Киеве — отец уже определенная, ясная фигура, которую мы могли достать только до колен, а лицо — голова были где-то очень высоко. Высокий-высокий человек, самый высокий из посещавших нас мужчин. Когда мы хотели выразить высокий рост, мы говорили: «выше папы». Очень живой, подвижный, общительный, высокий, добродушный <... . «Собор» — это у нас значило не (совсем) просто храм, а нечто совсем особенное, нарицательное, собирательное место, нечто величественное и несколько таинственное, куда уходил отец на целый день, где он работал, откуда иногда приходили за чем-нибудь его помощники и рабочие <... . Впоследствии, когда мы подросли и нас иногда водили в «Собор», он принял более реальные формы. Громадный, весь застроенный лесами, и там в вышине маленькая фигурка — отец в своей синей блузе, замазанной масляными красками. Он сбегал с лесов нам навстречу, веселый, бодрый, с палитрой в левой руке, на первую площадку лесов (приблизительно у пояса «Богоматери») и прикладывал свою руку к руке «Младенца», чтобы показать, насколько рука «Младенца» больше его руки (эта блуза и палитра до сих пор хранятся у нас). Все это было занимательно и таинственно <... . Приходил отец домой, когда уже смеркалось, обедал и ложился отдыхать. Потом пили вечерний чай и шли спать...».

В доме Гурковского на Владимирской улице он занимал две очень маленькие комнаты. Одна была узкая, проходная: в ней стояли холсты, подрамники, умывальник. Другая комната, тоже крошечная, около 5 кв. м., вмещала лишь кровать и печку. Вечером уставший художник отдыхал, лежа на кровати, и часто брал к себе детей. Он рассказывал им сказки или какие-либо рассказы из своего детства.

Как вспоминают сыновья Васнецова, сказки он всегда придумывал сам. Простая трещина в стене могла вдохновить его воображение, и начинал звучать таинственный рассказ, в котором трещина превращалась в уступ горы, а на горе возникал сказочный замок... К замку спешил рыцарь, который долго сражался в Палестине с неверными и теперь возвращался домой... Все сюжетные повороты сказки придумывались на ходу, одна сказка иногда могла длиться несколько лет.

Васнецов не признавал детских книжек, считал, что детям доступно и взрослое чтение. Сыновья вспоминают, что он вообще умел и любил читать — особенно Достоевского, Гоголя, Островского, стихи А. Толстого, Пушкина, Лермонтова.

В первый день рождественских праздников у Васнецовых устраивалась елка, на нее приходило много детей. Глава семьи сам сочинял сценарии для этого праздника, которые никогда не повторялись. Ставились «живые картины» с участием детей, декорации для них изготовляли сами дети при деятельном участии отца. Фантазия художника помогала мастерить необычные елочные игрушки, которые становились настоящими произведениями искусства.

«Как-то на ветвях, украшенных снегом, весело разгуливали канадцы, японцы и др. народы, очень искусно сделанные из цветной бумаги. Под елкой был снег — выше стояли замки с башнями, избушка на курьих ножках и т. п. Свечи помещались в разноцветных тюльпанах, всюду сияли золотые и серебряные звездочки, словом, все было необыкновенно красиво, таинственно, поэтично...», — вспоминал А.В. Васнецов.

Летом семья снимала дачу в Броварах под Киевом. Художник предавался отдыху с той же страстью, как и работе: плавал с мальчиками в лодке по осушительным каналам рядом с большим прудом, ловил рыбу, поэтично рассказывал что-то, придавая всему окружающему сказочный характер. Он умел отдаваться всему, что делал, с наслаждением, как ребенок. В этом был основной секрет обаяния Виктора Михайловича.

В Киеве Васнецов очень часто проводил вечера у Праховых. Душой этого дома был сам хозяин, поражавший энергией и знаниями, и его жена Эмилия Львовна, жизнерадостная, обаятельная, радушная, а также две дочери — прекрасные пианистки, что особенно нравилось Васнецову.

С появлением Васнецова в Киеве художественная жизнь там оживилась. Живой и общительный, он объединил вокруг себя местных художников.

«На всех собраниях отец был душой общества, всегда первенствовал в разговорах, спорах, всегда при нем было оживление, сыпались анекдоты, шутки, слышался смех или шли горячие, шумные споры, разговоры на серьезные темы. Особенность его обаяния заключалась в том, что он не старался играть никакой роли, он всегда был самим собой в спорах, шутках, рассказах, чтении — простым, веселым, увлекающимся человеком. Все любили с ним беседовать и общаться», — вспоминал сын Васнецова Алексей.

Несмотря на занятость в соборе, в Киеве продолжалась работа уже над начатыми картинами. Сюда Васнецов привез с собою и натянул огромный холст — «Богатыри» и большую, начатую еще в Москве картину «Иван-царевич на Сером волке».

«Первая картина, которую я увидел в жизни, была «Иван-царевич на Сером волке», — вспоминает А.В. Васнецов. — Она приехала с нами из Москвы и заканчивалась в первой квартире, в доме Гурковского. Эта была тоже жутко интересная и замечательная картина. Прямо на вас бежит огромный серый волк, на дереве сидит тетерев, в болоте квакают лягушки. Для всех этих персонажей в комнате тоже скопилось много интересного. На полу лежала волчья шкура с головой и оскаленными зубами. Днем она была не страшна, даже можно было на нее сесть, но к вечеру уже оскаленный рот волка вызывал опасения, особенно, когда старший брат (безумно храбрый) подлезал под шкуру, и она ползла к дивану, на котором мы сидели вместе с мамой, и бросалась на нас, стараясь схватить за ноги. Мы поджимали ноги и визжали отчаянно. На шкапу стояли чучела тетерева-косача, взятые из университетского музея, и еще (один или два дня) огромная живая (!) лягушка в банке (тоже взятая из университета)».