Глава 18. Сурик — цвет сиены жженой

В архиве золотопромышленника и мецената Петра Кузнецова хранился очерк П. Подлеского «О характере и взглядах сибиряков», не опубликованный в силу того, что в нем сибиряки представали перед читателями не слишком благонадежными людьми. В очерке есть такие строки: «Критический ум сибиряка вооружен смелостью». Так это же — о герое нашего повествования!

«Бесстрашие, бестрепетность, воспитание суровой сибирской средой, способность изымать себя из потока событий, находясь внутри них»¹ — по мнению Михаила Алленова, важнейшие черты характера Василия Сурикова, так повлиявшие на сам строй и характер его живописи, проявившиеся и в выборе сюжетов его картин. Перед нами тот случай, когда человека формирует не столько воспитание, часто нивелирующее личность, а именно характер, данный от рождения и укрепляющийся вопреки (а может, благодаря) всем трудностям, какие бы ни выпадали на жизненном пути. Характер и стиль нередко употребляются как слова-синонимы. Характер, отражающийся в искусстве, и есть стиль.

Намереваясь жить в своих творениях, Суриков остался в каждом мазке кисти. Известно, в какой восторг Анри Матисса привели краски «Боярыни Морозовой», изученные им вне контекста изображенной русской трагедии. Краски есть та музыка, та душа, что может быть излита вне слов, абстрактно, явившись памятью глубоко спрятанного источника творческой воли.

А сурик — краска железная... Оттенки она имеет разные — от красной охры до сиены жженой. В Сиене творил Симоне Мартини, тончайший художник Предвозрождения. Сиенский собор Дуомо — чудо света.

Сур — это библейская пустыня, местности в жарких Испании, Ливане и Омане... «Arena del Sur caliente» — это у Гарсиа Лорки, «песок раскаленного юга». Сурья — это солнце славян, Сурица — богиня и медовое питье. Зачатки искусства связаны с суриком — красной охрой — ею украшали захоронения неандертальцы, и это первое соединение протоверований и протоискусства. Сурьма — черный полуметалл. Когда Суриков писал на автопортретах свои губы — они были красно-коричневые, сочные, полнокровные. Красное и черное — суровый жар.

Н.Н. Волков, исследователь цвета в живописи, особо останавливался на красном у Сурикова. Говоря о красном у Рембрандта, Пуссена, Рубенса, Тициана, он отмечал: «Суриковское красное — совсем иного и также неповторимого качества»².

На примере «Боярыни Морозовой» Волков показывает, что нового принес Суриков в «сагу о красном»: «Красное на картинах Сурикова в целом холоднее, холоднее не только в розоватых светах (например, на плече стрельца), но и в полутенях и тенях. Кое-где поверх красного лежат небольшие синие пятна. Нигде, даже в складках, красное не переходит в горячий пурпур. В теплых преобладает нейтрализующее соединение коричневого и фиолетового. Суриков достиг и в красном цвете того, что мы называем образно легким серебрением, типичным для морозного зимнего утра... Серебрение смягчает трагическое трезвучие — красное, черное, белое — и превращает трагедию в эпос, создавая повествовательное отдаление события. И в композиции картины выражена не кульминация события, а развертывающееся действие. Исторический тон рассказа — "Это было там и тогда" — уменьшает значение главной фигуры и увеличивает значение волнующейся толпы. Пленэрное видение, понимание колорита русской зимы и московской средневековой улицы было необходимо для изображения народной драмы в духе массовых сцен, в пушкинском понимании их».

В картине «Покорение Сибири Ермаком» (Сибирь — это второе название города Искера³, что и породило двоякость толкования: Ермак покорил не необъятные просторы Сибири, а взял городок Сибирь-Искер) красный цвет исчезает, остаются бесчисленные хмурые оттенки охры. Земля, почва, к которой прикасался художник на могиле жены, породили его большее внимание к земному праху, охре. Битва между казаками и сибирцами происходит в непогоду, когда и небо невысоко, ничего не обещает. Кровавое «кто кого возьмет» решается в будничной работе воинов, сосредоточенно и без пафоса.

Суриков любил путешествовать, как солнце путешествует. Собирая материал для «Покорения Сибири Ермаком» — картины суровой, земной, пространственной, он четыре года колесил по казачьим степям. «С Суриковым всегда было интересно и весело», — вспоминал Илья Репин. Если Пушкин был назван «солнцем русской поэзии», то Суриков — это солнце русской живописи.

Суриков, да и другие большие художники — его современники — были свидетелями резких перемен в изобразительном искусстве и одновременно их носителями. Потрясаемая революциями Франция, то теряя цепи, то вновь обретая их, стояла в авангарде художественных поисков XIX века. В России это случилось немного позднее. Наблюдая новые тенденции, русские художники следовали своим внутренним установкам и задачам.

Василий Суриков родился в Сибири, где мог видеть у людей иконы да лубки — он часто вспоминал, какие роскошные по своей старине были лубки в селе Сухой Бузим, куда по службе перевели его отца. Вспоминал он, что его дядья интересовались новостями художественной жизни. Дядя Марк Васильевич сообщал ему то о завершении Александром Ивановым картины «Явление Христа народу», то о строительстве грандиозных столичных храмов. В Академии Суриков окунулся в академизм, поколебавшийся в связи с реалистическим бунтом передвижников. В архитектуре в это время процветала эклектика — ампир и византизм. Позднее Суриков становится современником модерна. И всегда он подчинял своим задачам — и то, что было в искусстве общепринято, и то, что в нем открывалось нового. К творчеству Сурикова можно применить с полной уверенностью известное крылатое выражение: «Стиль — это человек».

Так каковы же были особенности личного характера Василия Сурикова в ту пору, когда человек все сильнее «перемалывался» чиновничьим порядком империи? Про наш XXI век порой и говорить нечего, многие обретают себя в единственном облике функционеров. Личностный контраст вчерашнего и сегодняшнего дня резко предстает при сопоставлении характерных скульптур ренессансного Микеланджело и оплывших бесхарактерных урбанистического Мура. И, говоря о Сурикове как о явлении накануне потрясшей Россию революции, мы видим в нем и его творчестве не спокойную и остуженную гладь, а неудержимый поток чувств, собранный в характер.

Александр Головин: «В каждом его <Сурикова> движении и выражении глаз, в характерном напряжении мышц на скулах — во всем чувствовалась неукротимая творческая сила, стихийный темперамент. Это сказывалось и в его манере рисовать: когда он делал наброски карандашом, он чертил с такой уверенностью и силой, что карандаш трещал в его руке. У него было пристрастие к трудным ракурсам, которые он набрасывал быстро и уверенно. Всякой работе он отдавался горячо и упорно, весь уходя в нее и настойчиво добиваясь намеченной цели»⁴.

Когда Суриков вез в Москву «Взятие снежного городка», долгим-долгим путем из Сибири, чтобы поспеть с Олей и Леной к гимназии, думы его живились состояниями окружающей природы. Русские художники много думали через природу, окружающую одиноких путников, путешественников, наездников, русские вообще потому так пространно расселились, что именно природа наполняла их чувства и мысли. Быть в пути — одно из их любимых философических состояний. В хорошем настроении смирения, осознав, что свою любовь он отдаст живописи за отсутствием жены, художник Суриков размышлял, какую бы ему еще взять высоту, чтобы чувствовать себя победителем. Задуманный ранее портрет Емельяна Пугачева настораживал безысходностью трагизма. Это не годилось.

Светоносные солнечные дни пути одаривали его религиозным чувством. Это было по-лермонтовски: «Тогда расходятся морщины на челе / И счастье я могу постигнуть на земле, / И в небесах я вижу Бога». Сурикову виделись хоругви с нерукотворным образом Спаса, пронесенные казаками через Сибирь, чтобы вслед за ними кинулись и запели все небесные силы. Зрелище наполняло трепетом его душу. Тут он был доволен русским народом и хотел показать это. «Покорение Сибири Ермаком» — такую картину он подарит России, совершит подвиг участника битвы за царство Света.

А пока — глинистые обрывы, непогода, распутица, возок добра и снеди, кибитка дальнего странствия. И дочери — напутствие покойной жены на долгую жизнь.

Антон Чехов чуть позднее по дороге на Сахалин отмечал, что в Сибири ямщики не поют; видимо, слишком дико кругом. Вот Суриковы проехали Урал и Волгу, дорога стала веселее, помчались тройки и всадники с удалой песней, груженые возы — с песней протяжной. Оно и скрадывало беспокойство: не оставил ли самое дорогое там, далеко позади, или оно впереди — в Московии. Всякий путь делится на две, нет, на три части. Первая — это притяжение и зов покинутых мест, будто древности, существующей где-то таинственно. Середина пути — веселье свободы и мимолетная власть незнакомых ландшафтов. Ну а конец — нетерпение прибытия в конечный пункт, надоевшие тряска, пыль, неудобства.

«Покорение Сибири Ермаком» будет содержать хмурость погоды и природы, оттенки сиены и охры, те оттенки, которые Суриков с товарищами осмеивали когда-то в живописи профессора Верещагина. Путешествия подсказывали такое колористическое решение, как власть земного начала, поднявшего развевающиеся красные стяги к небу в знак союза с ним.

Временем утверждения живописно-колористического начала в русском искусстве были 1880—1890-е годы — период наивысшего проявления таланта Сурикова. Живописность в его произведениях не вступала в конфликт с чувством формы, не являлась самоцелью, не затмевала содержательную сторону. В одном только «Взятии снежного городка», как отмечал Сергей Глаголь, Суриков проявил свой колористический метод непосредственно, пиршественно, вне идейного содержания: «Здесь он только художник и совсем не мыслитель. Оттого, может быть, и оказалась картина лучше и по живописи, и по краскам, и по целости русского настроения. Как будто художник писал ее в дни отдыха от того, что считал своим главным делом, в дни своего художественного праздника, отдаваясь всецело во власть искусства и только его одного»⁵.

«Взятие снежного городка» было кратковременной яркой вспышкой, словно остаток красок после завершения «Боярыни Морозовой» нужно было выплеснуть на другой холст, пока масло не засохло. «Покорение Сибири» выливалось в длительную, тщательнейшую работу. Сколько лиц на холсте будет — столько предстояло найти типажей. Сколько одежд, лодок, вооружений, доспехов... И композиция — она подскажет ракурсы напряжения, дерзости, непокорности, боли, смертного оцепенения и покоя. Поэтому у «Покорения Сибири» будничный цвет затяжной работы, проходящей в глубоком анализе сюжетных видов и образов.

Красноярец Михаил Рутченко: «Как и все люди, не обладающие красноречием, Суриков всегда говорил несколько в шутливом тоне и чуть-чуть с добродушной иронией, — почему некоторые считали его насмешливым. Но когда Василий Иванович говорил один на один с человеком, которого уважал и которому доверял, то в своей задушевной речи возвышался до большой поэтической красоты языка и мыслей»⁶. Каждая картина Сурикова была доверительным разговором со зрителями, она раскрывала богатство души художника.

И так, в раздумьях о былом и завтрашнем, в том числе и о куске хлеба, приехал он с Олей и Леной из Красноярска в Москву со скатанным полотном «Взятие снежного городка». А ведь думал, что может остаться в Сибири, потому перед отъездом в июне 1889 года подарил Историческому музею этюд храма Василия Блаженного.

По приезде в первых числах сентября 1890 года Суриков сообщил матери и брату:

«Здравствуйте, милые мама и Саша!

Мы приехали в Москву. Покуда наняли небольшую квартиру в 3 комнаты и кухня. Плачу 30 рублей в месяц.

Воздух в Москве ужасный после Сибири.

Оля приготовляется в пятый класс. В доме живет учительница из ихней же гимназии. Она ее и подготовляет по-французски и немецки. Лена здорова.

Мебели купил и всей обстановки по кухне рублей на 45. Ни дивана, ни зеркала покупать не буду...

Мы только и мечтаем на лето к вам приехать. Скверно тут жить. Тесно и людно — на одном дворе три флигеля, и в каждом по четыре квартиры... "четырехместная карета и в ней 12 седоков"... Скверно, а учиться лучше здесь. А как только май, так мы к вам до сентября. Мама, берегите здоровье, и ты, Саша.

Я вспомнил, что Савраске год был 19 июля, как мы его купили. Что-то он? Картину еще не развертывал. В следующем письме я напишу побольше...»

Как и до отъезда, Суриковы устроились в Палашовском переулке близ Страстной площади. На одной ее стороне был Тверской бульвар с памятником Пушкину, на другой — женский Страстной монастырь и Первая женская гимназия, куда Оля и Лена Суриковы поступили учиться. Гимназические платья наверняка пришлось покупать в магазине готовой одежды — заказывать портнихе уже не оставалось времени.

Новое письмо в Сибирь Василий Иванович отправил 10 сентября 1890 года:

«Здравствуйте, милые мама и Саша!

Письмо от вас я получил. Ты пишешь, что мама готовит ягоды. Только не расходуйтесь много — малость пошлите.

Оля и Лена ходят в гимназию: Оля в 6-й класс, и Лена в приготовительный. Учиться теперь им легко. Начальница хотела Олю в 7-й класс перевести, но Олечка-душа воспротивилась. Мне, говорит, там будет трудно, да и шабаш... Внизу живет их подруга, вместе возвращаются из гимназии. Картину покуда не развертывал — мух много: боюсь, не испачкали бы снег. Но хоть через неделю-другую натяну на подрамок, который уже у меня есть. Смеряй-ка, Саша, точным, складным аршином, какая мера федоровского подрамника. Ширину и высоту. Я сделал 4 аршина и 2 аршина 3 вершка, а по картине кажется мал. Неужели здесь аршин меньше? Может быть, он плотницким мерил, который, быть может, не так точен. Не знаю...

Лилина могилка до того без нас заросла сорной травой, что не узнать. Теперь мы ее поправили. Бываем на могилке...

Напиши, Саша, о наших знакомых что-нибудь. Передай поклон твоим сослуживцам — Сергею Матвеевичу Лопатину, Пестрикову, Иноземцеву и другим. Тане посылаем поклон. Мы были проездом в Ачинске у ее сестры Анюты и Кати. Славные такие. Радушно нас приняли. Пока прощайте.

Целую вас, мама и Саша».

Наталья Кончаловская со слов своей матери, Ольги Васильевны, рассказывает («Дар бесценный»):

«Посылки и письма шли теперь из Сибири одно за другим; Василий Иванович старался не отрываться от красноярской жизни, он боялся по приезде впасть в прежнее состояние тоски и безнадежности. Еще во время возвращения казалось ему, что чем ближе к Москве, тем больше становится опасность потерять себя снова.

Но ничего этого не случилось, он продолжал быть полным сил и надежд, а они сосредоточивались на новом замысле — пожалуй, еще более крупном и широком, чем все, что он делал до сих пор».

Прежде чем взяться за «Покорение Сибири Ермаком», художник решил тщательно изучить материалы. Отправился в библиотеку Румянцевского музея — ту самую, где некогда познакомился с проживающим в Хамовниках Львом Толстым, да и в Исторический музей к Ивану Забелину заходил. Его интересовало не только само сражение между войсками казачьего атамана Ермака и сибирского хана Кучума, но, как всегда, и «живописный слой» этого события. Основой сведений о Ермаке была «Строгановская летопись», составленная в XVII веке в одной из вотчин купцов и промышленников Строгановых (участвовавших в организации похода Ермака) и принятая за основу Н.М. Карамзиным при изложении тех событий в «Истории государства Российского». Пользовался Суриков и Ремизовской летописью.

В 1555 году к Ивану Грозному явились послы от сибирского князя Едигера с прошением взять их в русское подданство. Это был сигнал, что в Степи не все благополучно и настала пора расширить восточные владения Руси за Пермью, разрушаемой постоянными набегами татар. Как всегда, сыграл свою роль случай. В июне 1579 года дружина казаков под начальством атаманов Ермака Тимофеевича, Ивана Кольцо, Якова Михайлова, Никиты Пана и Матвея Мещеряка прибыла на уральскую реку Чусовую (левый приток Камы), во владения купцов Строгановых. Здесь казаки жили два года, помогая Строгановым обороняться от нападений инородцев, воинов Кучума.

Братья Строгановы, имея от царя грамоту на заселение тамошних необитаемых земель, наняли отряд казаков численностью 540 человек под предводительством атамана Ермака Тимофеевича, и 1 сентября 1581 года они выступили в поход за Каменный Пояс (то есть за Урал) на Сибирь. Чуть позднее к ним присоединился собственно строгановский отряд в 300 человек, включавший опытных наемников-немцев. Строгановы выдали всем жалованье, припасы, одежду, переводчиков, большую партию пищалей.

Казаки направились к столице Кучумова ханства (царства) — Искеру, окруженному осевшим земляным валом и обветшавшими деревянными стенами. Кучуму ничего не оставалось, как загодя с войском окинуть город и принять бой на Чувашском мысу — у подножия Алафейской горы на берегу Иртыша.

Превосходство опытных казаков и немецких наемников в вооружении и тактике ведения боя позволило им одержать победу. Ханцы стали хаотично разбегаться. Сам хан Кучум, находившийся на горе, тоже бежал. 7 ноября, через два месяца после начала похода, казаки заняли Искер (ныне Кучумово городище). Завоеванные территории вскоре вошли в состав Московского царства с живущими на этих землях племенами, среди которых было много потомков бежавших от христианизации ведических славян и финно-угров, да и просто вольных разномастных шаек.

В лето 1583 года Ермак по совету со Строгановыми отправил к Ивану Грозному посла — атамана Кольцо. Царь богато одарил казаков и в подкрепление им отправил воевод, князя Семена Болховского и Ивана Глухова, с тремястами ратников для продолжения завоевательного похода. Однако их отряд не смог оказать существенной помощи казацкой дружине. Атаманы гибли один за другим: при взятии Назыма убит был Никита Пан; весной 1584 года убиты были Иван Кольцо и Яков Михайлов. Атаман Мещеряк, осажденный в своем стане, понес большие потери, отбиваясь от отряда хана Карачи. 6 августа 1584 года погиб Ермак. Кучумовы воины ночью напали на спавших близ Иртыша его людей и истребили весь отряд в 50 казаков. Раненый Ермак, по преданию, бросился в реку и утонул, не доплыв до своего струга. По другой версии, он выплыл и ниже по течению спасся в шатре у местных жителей (очевидно, русских); позже его якобы встречали ослепшим и больным. После двухлетнего владения казаки оставили Искер, отвоеванный Кучумом, чтобы через год вернуться с новой, уже царевой дружиной.

Суриков решил, что изображать он будет именно битву на Иртыше (героическое побеждало все в его душе), так что не все эти сведения ему пригодились.

«Боярыню Морозову» он писал в целом шесть лет, создав, по подсчетам исследователей, 30 эскизов и 70 этюдов. И пока не знал, превысит ли новый его труд эти сроки и количество сделанного. Его дорогой стали Сибирь и казачьи станицы Дона. Он жадно вслушивался в предания, по крупицам собирал подробности для битвы на Иртыше. Да еще был нянькой у дочерей. Отдать их в пансион было не по-казачьи. За лето Оля и Лена покрывались таким немилосердным загаром, что точно становились Суриками.

Примечания

1. Алленов М.М. Василий Суриков. М.: Слово, 1996.

2. Здесь и далее: Волков Н.Н. Цвет в живописи. М.: Искусство, 1984.

3. Точнее сказать, это — одно из названий городища/города Каш-лык (столицы древнего Сибирского ханства): Сибирь, Сибир, Сибер, Ибер, Искер, что было обусловлено этнически смешанным населением ханства. По одной из версий, поименование города Сибирь (Сибир, Сибер) происходило от названия древнего народа сабиров, некогда заселявших земли Зауралья; в настоящее время Искер — памятник археологии Кучумово городище; находится на правом берегу Иртыша при впадении реки Сибирки (Тюменская область). — Прим. ред.

4. Суриков В.И. Письма. Воспоминания о художнике. Л.: Искусство, 1977.

5. Суриков В.И. Письма. Воспоминания о художнике. Л.: Искусство, 1977.

6. Там же.