IX. Тургенев о русской живописи в последние годы жизни

Репин еще при жизни Тургенева вполне объективно расценивал исторические заслуги его перед Россией и русской культурой.

И во взглядах Тургенева на русскую живопись, и в частности, на живопись Репина, многое, несомненно изменилось в последние годы его жизни. Изменилась и его оценка передвижничества; в это время он уже признавал самостоятельность, оригинальность и народность в отечественном искусстве. Это явствует хотя бы из того письма от имени Общества русских художников в Париже, с которым Тургенев, в качестве секретаря этого Общества, обратился к Крамскому по поводу организации выставки картин русских мастеров. Написанное за несколько месяцев до смерти (6 декабря 1882 г.), письмо это может быть названо своего рода программным»документом, — настолько четко Тургенев сформулировал здесь свой взгляд на ход развития русской живописи: по-прежнему самое большое зло для молодых русских мастеров он видит в голой тенденциозности и считает своим долгом предостеречь их от нее. В этом же письме Тургенев в качестве образцового произведения называет «Бурлаков», имевших огромный успех на Всемирной парижской выставке в 1878 г. «Несомненно то, — пишет Тургенев, — что французское общество заинтересовалось русским художеством именно с тех пор, как оно получило самостоятельность и выказало оригинальность — стало русским, народным. (То же самое произошло во Франции и с нашей литературой). Но это самое и налагает на нас обязанность строгого и беспристрастного выбора. Произведения нашей школы, в которых еще выказывается тенденциозность, подчеркивание (обыкновенный признак всего еще молодого, незрелого) должны быть удалены как несвободные воспроизведения народной жизни, как обремененные задней мыслью. Это козыряние, щеголяние самобытностью, большей частью сопряженное с слабостью техники и долженствующее служить ей заменою, немедленно бросается в глаза и охлаждает, особенно людей европейских, у которых долгий опыт развил вкус и чутье фальши. Примером могут служить «Бурлаки» Репина, произведения Верещагина, которые имели здесь знаменательный успех, между тем как иные, тоже якобы народные картины, на которые я указывать не стану, потерпели полное фиаско. Тенденция в художестве, в поэзии и т. д. уже самым именем своим выдает себя: она не есть достижение». Кончает Тургенев так: «Я подумал, что в среде наших художников выражение этих мыслей могло иметь некоторое значение».¹

Стасов считал, что «Тургенев, великий писатель, был в своих романах и повестях по-русски реален и правдив», но «он никогда не узнал и не полюбил нового русского искусства... Он никогда не уразумел ни его стремлений, ни его успехов и побед». Конечно, такое мнение могло возникнуть у Стасова лишь в пылу некоей запоздалой полемики с покойным писателем (строки эти написаны Стасовым в 1888 г.).² В действительности же у него не было никаких оснований отрицать интерес Тургенева к новому русскому искусству. Правда, Тургенев не оставил подробных оценок того, что именно в последние годы своей жизни считал он положительным и передовым в явлениях искусства родной страны. Но даже по дошедшим до нас отрывочным свидетельствам видно, как восторженно относился он ко многим русским мастерам, особенно к тем из них, кто упорно учился запечатлевать в своих произведениях жизнь. Тургенев с полным правом мог писать Стасову в самый разгар их споров: «Хотя я и не слыву завзятым патриотом, однако всякое проявление поэзии и искусства на Руси меня глубоко радует». И не пустой фразой были слова Тургенева, сказанные тому же Стасову: «Родному художеству радоваться я буду первый». И действительно, Тургенев одним из первых горячо приветствовал Антокольского и охарактеризовал его как «новое проявление русского искусства». В 1874 г. на ПТ Передвижной выставке Тургеневу понравились портретные работы Крамского, а «Этюд мужика» он даже «желал очень купить, но он был уже продан».³ Увидев впервые в 1876 г. картины Верещагина, Тургенев спешит сообщить Третьякову, что они поразили его «своей оригинальностью, правдивостью и силой» (письмо от 6 июня 1876 г.).⁴ Когда в Париже в 1879 г., открылась выставка картин Верещагина, Тургенев посвятил ей во французской прессе специальную статью и гордился своей прозорливостью: «успех [Верещагина] без колебания предсказанный мною превзошел мои ожидания»;⁵ своим же друзьям в России он радостно писал, что картины Верещагина «производили великое впечатление».⁶ Тогда же во французской прессе сообщалось: «Говорят, будто русский романист Ив. Тургенев намеревается написать историю г. Верещагина».⁷ В 1881 г. Тургенев многое сделал, чтобы широко популяризировать в Париже картину А.И. Куинджи «Вид Днепра при лунном свете», которая ему очень нравилась.⁸ В конце 1882 г. Тургенев самым положительным образом говорил о В.И. Сурикове и В.М. Васнецове. С восторгом Тургенев отзывался о «небольших, но замечательных картинах Похитонова».⁹ В последние годы в кабинете Тургенева висел вариант «Московского дворика» В.Д. Поленова.¹⁰ Об интересе к русскому искусству, который постоянно проявлял Тургенев в этот период своей жизни, свидетельствует Альфонс Додэ: «За два месяца до смерти Тургенев повел меня в картинную галлерею [Виардо], и показал мне работы своих национальных художников; постой казаков, поля, ландшафты той теплой России, которую он нам описывал».¹¹

Знаменательно, что в том же обращении к Крамскому, среди русских художников, имевших успех за границей, Тургенев уже не упоминает Харламова, хотя он по-прежнему имел в Париже большой успех, и еще более знаменательно, что подлинно «народным» произведением Тургенев именует теперь картину «Бурлаки». Между тем даже Крамской, почитатель Репина, отмечал в свое время некоторую подчеркнутость идейного замысла репинской картины: «Идея в «Бурлаках» есть помимо воли Репина, она в самом факте, а то, что он умышленно прибавлял, только, по-моему, ослабило силу впечатления» (из письма Крамского к Стасову от 1 декабря 1876 г.). Но если раньше Тургенев мог счесть этот недостаток решающим, то теперь он уже прощал художнику некоторую предвзятость темы и излишнюю обнаженность авторского идейного замысла. В эти годы он понимал, что «Бурлаки» знаменуют важнейший этап в росте русского национального искусства.

Приезды Тургенева в Россию были кратковременны и потому он мало знал репинские произведения последующих лет. После возвращения Репина на родину картины его были впервые выставлены в 1878 г. на VI Передвижной выставке. Тургенев не был на ней, но, возможно, что лучшее репинское произведение из показанных здесь — «Протодьякон» — он видел в том же году на Всемирной выставке в Париже. Возможно также, что в следующем году, когда Тургенев приезжал в Россию, он смотрел на VII Передвижной выставке «Царевну Софью». Некоторые работы Репин мог показать писателю на своей московской квартире, где происходили сеансы (правда, в это время Репин ничего значительного не создавал, но тогда им уже были задуманы такие картины как «Крестный ход в Курской губернии», для которой он уже писал этюды, и «Запорожцы», которые ко времени московских встреч с Тургеневым существовали в карандашном эскизе). В 1880 г. Репин выставил лишь мало интересный портрет Е.В. Сапожниковой. И, наконец, в последний приезд Тургенева в Россию, в 1881 г., на IX Передвижной выставке появились репинские «Вечерницы», портреты Писемского и Мусоргского. Однако у нас нет свидетельств, что на этой выставке Тургенев был. Самые же значительные творения Репина, которые поставили его имя в один ряд с именами художников мирового масштаба, были созданы и выставлены в последующие годы: на XI Передвижной выставке 1883 г. демонстрировался «Крестный ход в Курской губернии», на XII выставке 1884 г. — «Не ждали», на XIII выставке 1885 г. — «Иван Грозный». Тогда же Репин написал несколько великолепных портретов, но всего этого Тургенев уже видеть не мог. Однако нельзя сомневаться, что эти полотна заставили бы Тургенева совсем по-иному, чем в годы парижского знакомства с Репиным, оценить блестящий талант и огромное мастерство художника; он увидел бы в Репине первоклассного мастера мировой живописной культуры. Эти полотна окончательно убедили бы его в плодотворности борьбы передвижников с мертвенным академизмом, против которого сам Тургенев выступал в годы своей молодости. И, наконец, Тургенев безусловно приветствовал бы победу идейного реализма, одним из самых блестящих представителей которого был Репин.

Уже глубоким стариком, через пятьдесят с лишним лет после парижских встреч с Тургеневым, Репин получил от К.И. Чуковского отрывки из тургеневских писем, в которых Тургенев благожелательно отзывался о нем. Репин ответил 29 апреля 1927 г.: «Вашими выписками из тургеневских писем я удивлен: я был уверен, что Тургенев не считал меня талантом. Между русскими он считал самым талантливым художником Харламова (есть даже такой отзыв его о Харламове, в письмах к Стасову: «Харламов — теперь лучший портретист в Париже, а следовательно, и во всем мире»)». В действительности же Тургенев отнюдь не навсегда предпочел Репину художника, который вошел в историю русской живописи как «салонный кондитер».¹² Недаром в 1882 г. он восхищался «Бурлаками». Тургенев склонен был преувеличивать значение Харламова всего в течение трех лет, т. е. с 1874 по 1876 гг., а подлинный расцвет Репина начался уже после возвращения его в Россию, что совпало с периодом болезни Тургенева и его смертью.¹³

Острота и противоречивость отношений между Тургеневым и Репиным вызывалась присущим им обоим взволнованно-страстным интересом к искусству, — самому дорогому и важному, что было в их жизни. Их личные расхождения, их не всегда благожелательные отзывы друг о друге, — во всем этом ясно слышны отголоски идейных споров эпохи, — споров, в процессе которых созревало русское искусство, формировались и осмыслялись его основы: самобытность, реализм, народность. Эти начала были равно близки и Репину и Тургеневу, они питали художественное миросозерцание и творческую практику обоих этих славных деятелей нашей культуры. Но к постижению и к освоению этих начал каждый из них шел своим особым путем, и каждый из них считал именно свой путь правильным. Со временем острота противоречий сгладилась, на первый план выступило то, что сближало Репина с Тургеневым, роднило их между собой, и что было, вместо с тем, исторически наиболее ценным, наиболее прогрессивным в их творчестве. Перед судом взыскательного потомства имена Репина и Тургенева стоят рядом как имена колоссов русской художественной культуры.

Примечания

1. «Первое собрание писем И.С. Тургенева», стр. 525—526.

2. В. Стасов, Двадцать писем Тургенева и мое знакомство с ним, — «Северный вестник» 1888, № 10, стр. 161—162, — Через три года, коснувшись достижений передвижников и отметив, что «краеугольным камнем русского искусства стали — национальность и ее верный спутник, реализм», Стасов в другой своей статье снова выступил с обвинениями против Тургенева; см. В. Стасов, Из поездки по Европе, — «Северный вестник» 1891, № 12, стр. 265.

3. Кроме Третьякова, Крамскому сообщал о его работах, понравившихся Тургеневу, и Репин (16/28 октября 1874 г.): «Тургенев в большом восторге от Ваших портретов Льва Толстого и Гончарова. Он видел их в Москве, а он избалован по части выполнения и считает себя знатоком. Ваш Христос ему также очень и очень понравился».

4. Письмо не издано; Государственная Третьяковская галлерея.

5. См. письмо Тургенева от 20 января 1880 г. в редакцию газеты «Le XIX-e Siècle» (напечатано в номере от 23 января; ср. Сочинения, т. XII, стр. 407); письмо Тургенева в редакцию этой газеты об открытии выставки картин Верещагина до сих пор остается непереизданным (ср. там же, стр. 681).

Многочисленны свидетельства о том большом участии, которое проявлял Тургенев, чтобы привлечь внимание к Верещагину в Париже. Так, кроме своего письма-статьи о Верещагине в газете «Le XIX-e Siècle», Тургенев обратился к редактору газеты «République» с просьбой дать объявление «о выставке картин моего соотечественника и друга В. Верещагина... Все это оригинально, в очень сильных красках и поразительно но правдивости и точности воспроизведения типов. Верещагин бесспорно самая интересная артистическая личность, какая имеется сейчас в России»; см. Н. Бродский, Новое о Тургеневе, в сборнике «Тургенев и его время», стр. 308. — В декабре 1881 г. Тургенев организовал выставку картин Верещагина в редакции «Gaulois». Приглашая туда Золя, Тургенев писал ему: «Мой друг художник Верещагин, о котором я много Вам рассказывал, желал бы показать Вам некоторые из своих новых картин».

6. См. письмо к Д.В. Григоровичу от 16/28 декабря 1881 г., — «Первое собрание писем И.С. Тургенева», стр. 394.

7. Сообщение это появилось в 1879 г. в газете «Indépendance Belge»; см. В. Стасов, Выставка Верещагина в Париже, — «Новое время» 1879, № 1374, от 24 декабря; ср. его же Собрание сочинений, т. II, стр. 461.

8. А. Л[уканина], Мое знакомство с И.С. Тургеневым, — «Северный вестник» 1887, № 3, стр. 73.

9. См. письмо Тургенева к переводчику Дюран-Гревилю от 1878 г. в сб. «Письма И.С. Тургенева к Полине Виардо и его французским друзьям», стр. 348.

10. М. Олсуфьев, Воспоминания об И.С. Тургеневе, — «Исторический вестник» 1911, № 3, стр. 859.

11. Альфонс Додэ, Воспоминания, — «Иностранная критика о Тургеневе», стр. 210.

12. Выражение А.Н. Бенуа.

В своей «Истории русской живописи в XIX веке» (П., изд. «Знание», 1902, стр. 94), А. Бенуа называет Харламова в ряду тех художников, «проживших всю жизнь в Париже», которые «специализировались на «головках», «дамочках» и тому подобных, ходко идущих сюжетах». Дальше Бенуа говорит о Харламове, как о художнике, который «не отставал от общего уровня салонного и магазинного парижского производства и тем заслужил род славы в 70-х и 80-х годах, во Франции, благодаря тому, что и там... в сильнейшей степени властвовал упадочный вкус».

В другой работе («Русский музей императора Александра III», стр. 75) А. Бенуа называет Харламова «манеристом» и причисляет его к ряду «салонных жанристов».

13. К сожалению, Репин не записал своих воспоминаний о Тургеневе. Лишь изредка в последние годы жизни в письмах к друзьям-литераторам, в мемуарных записях, рисующих это время, и в беседах с друзьями он сообщал отдельные штрихи и детали из истории своих отношений с Тургеневым.

Наиболее ценные сведения о своих парижских встречах с Тургеневым Репин сообщил в 1925 г. в письме к Сергею Эрнсту (впервые публикуется выше, стр. 23—24 и 98—99).

В цитируемых нами письмах к Чуковскому Репин вспомнил тургеневский отзыв о «Славянских композиторах» и московские сеансы 1879 г. Заключая свои воспоминания о Тургеневе в письме к К.И. Чуковскому от 29 апреля 1927 г., Репин писал: «Вот Тургенев был простота; и он ко мне был очень добродетелен», — но такую спокойную окраску приняли воспоминания Репина о Тургеневе лишь в старости, а в молодые годы он болезненно реагировал на тургеневские неодобрительные отзывы.

В мемуарном отрывке о К.Е. Маковском, приведенном нами выше на стр. 25, Репин описал Тургенева в кругу молодых русских художников в Париже. И в те же месяцы, когда он писал эти строки, он рассказывал о Тургеневе «в Куоккале у Корнея Чуковского за самоваром», в присутствии художника Ю. Анненкова, Виктора Шкловского и Льва Никулина. Лев Никулин вспоминает: «Я помню рассказ Репина о вечерах у Полины Виардо, о тех, кого он встречал у Виардо, о Тургеневе, Флобере, Мопассане и Золя. Запомнилась мне деталь репинского рассказа о серебряном самоваре, который поразил литературный Париж 70-х годов и играл значительную роль в этих собраниях у Виардо. Вокруг этого самовара собирались великие люди того времени. Я не ошибусь, если скажу, что Репин очень тепло говорил о Золя»; см. Л. Никулин, Смерть художника Репина, — «Литературная газета» 1930, от 4 октября.

Однако для углубленной характеристики своих отношений с Тургеневым Репин в скупых позднейших высказываниях никогда ничего существенного не дал.