В.П. Зилоти

[...] В воспоминаниях об Илье Ефимовиче Репине придется мне обращаться к спасительной «живой хронологии», по примеру рассказа Чехова.

Богатство впечатлений вносил Илья Ефимович в наши юные души уже одним своим присутствием, одной своей гениальностью, чрезвычайной наблюдательностью, большим умом, переплетенным с лисьей, очаровательной хитростью и меткостью. Он бывал всегда интересен и вкрадчиво уютен.

Часто приходил он с нашим отцом прямо из галереи к нашему семейному завтраку. Отношения между отцом и им были ярки обоюдным восхищением, поклонением, теплотой и стоят совсем особняком в моей памяти. Мы заслушивались и заглядывались на них, сидящих по бокам угла стола. Несмотря на кажущееся спокойствие и сдержанность, искрились в глазах Ильи Ефимовича бесконечный темперамент, энтузиазм и веселая ирония, рядом с верой во все прекрасное.

Среднего роста, с курчавыми густыми прядями волос и бородкой, длинным носом, лисьими зелеными глазами и милой, хитрой улыбкой — он был привлекателен.

Помнится, что несколько лет подряд жил он в Москве со своей женой, Верой Алексеевной, на редкость милой, тонкой и чарующей своей почти детской простотой и своими занятными ребятишками. [...]

Помнится, что Надя, вторая дочка Репиных, называлась у них «нашей парижанкой». Вера, оригинальная, похожая на отца своего, и Надя, более хорошенькая и темная, были тогда подростками лет шести или восьми, а Юрий был лет трех или четырех. Волосы на голове ему брили, оставляя длинный запорожский чуб.

Помню, но очень смутно, некоторые уголки их квартиры: ни дома, ни улицы припомнить не могу. Мы к ним изредка с мамочкой заезжали. Вера Алексеевна тоже изредка бывала у нас вместе с Ильей Ефимовичем на обедах, и мы всегда радовались ее видеть и с ней поговорить.

Вспоминается мне, словно сквозь сон, как в последнее наше лето в Кунцеве, лето 1879 года, приехал к нам как-то в праздник утром Илья Ефимович. После завтрака пошли родители наши на прогулку в знаменитую липовую рощу, чтоб показать ее Репину; взяли с собой и нас, старших девочек. В глубине рощи Илья Ефимович сорвал несколько чудесных темно-лиловых фиалок и незабудок, сложил их в букетик и подал мне, говоря: «Вот это соединение красок необыкновенно красиво и мое любимое сочетание».

Святки и первые дни 1883 года мы с сестрой Сашей провели с родителями в Питере, и там мы бывали у Репиных на Екатерининском канале. Помню балкон, выходивший на канал. На нем стояли постели, где Репины, в дохах и шапках, спали, несмотря ни на какой мороз. Эта мысль нас прямо испугала, как что-то совершенно новое, неслыханное, показавшееся нам тогда безумием. В лето 1882 года в окрестностях Москвы, на Ходынском поле, неподалеку от Петровского дворца, была Всероссийская промышленная выставка с обширным художественным отделом. Картины Репина прямо гремели.

В Москве написан был им, по заказу нашего отца, превосходный портрет бабушки Александры Даниловны, портрет Льва Николаевича Толстого, старообрядца Сютаева, поэта Афанасия Афанасьевича Шеншина-Фета, Ивана Сергеевича Тургенева^*.

В Москве же Репиным были написаны портреты Веры Алексеевны Репиной, спящей в кресле, дочки их Веры, сидящей на заборе на солнце, и другие, если не ошибаюсь, созданы там. А может быть, и написаны изумительные по живописи и по ярко и тонко выраженной психологии картины: «Царевна Софья», «Иоанн Грозный» и «Не ждали», для которой позировали Вера Алексеевна, Вера и их горничная Надя. Самая ранняя картина Репина, о которой мы слышали еще до нашего знакомства с ним, была «Бурлаки». Кажется мне, что для портрета Мусоргского, написанного в больнице, незадолго до кончины последнего, в январе 1881 года в Петербурге, Репин специально ездил туда из Москвы по желанию нашего отца. Сколько гениальных портретов работы Репина приходило и вешалось на стенах нашей галереи. Среди них особенно восхищали меня два портрета Антона Григорьевича Рубинштейна.

В лето, когда младшая дочка Репиных, Таня, была еще младенцем, они жили близ станции Хотьково, по Московско-Ярославской железной дороге. Дачка их стояла в молодом лесу у самого полотна.

В то время Илья Ефимович, вместе с Васнецовым и Поленовым, расписывал маленькую церковку в селе Абрамцеве, принадлежавшем известному меценату Савве Ивановичу Мамонтову, и написал, как помнится, престольный образ Спасителя для иконостаса той же церковки. Помню, как наши родители, Наталья Васильевна и мы с сестрой Сашей ездили в Троице-Сергиеву лавру, сговорившись с Репиным, который к нам подсел в поезд в Хотькове. В лавре мы осматривали особенно внимательно ризницу, сокровища которой показывались как музейные редкости.

На возвратном пути родители проехали прямо домой, в Куракино, а мы с Натальей Васильевной остались до вечера у Репиных. Наталья Васильевна увлекалась талантом и личностью Репина и пробеседовала с ним на балконе до самого ужина. Не забуду, С какой грустью и жалостью я смотрела на хлопоты бедной, милой Веры Алексеевны: у Тани шли зубки, она все время плакала, Вера Алексеевна то и дело убегала к ней — то ее кормить, то убаюкивать. Надо было ей еще хлопотать с ужином и с каким-то неудавшимся пирожным, и я в душе досадовала на Наталью Васильевну: зачем было оставаться и давать столько хлопот ласковой и нежной Вере Алексеевне? Плач за стеной больного ребенка на руках молодой матери остался с того дня на всю жизнь для меня одним из самых грустных впечатлений в жизни женщины. [...]

Вспоминаю, как-то раз, в Москве, мы с сестрой Сашей заехали к Репиным. Вера Алексеевна, сидя случайно со мной одной в столовой за столом, говорила мне, как она, после целого утомительного дня, уложив свою ватагу ребят, измученная, садится за этот стол помолчать и прийти в себя в тишине.

«И вот придет Илья, начнет рассказывать о своей работе в тот день над своими картинами — и усталость моя мгновенно исчезает. Ложусь спать счастливая, полная энергии на будущий день. Тогда я забываю и свое, надоевшее мне лицо, которое утром, когда я причесывалась, приводило меня, в зеркале, прямо в отчаяние своей некрасивостью».

А как она была мила! Она осталась для меня идеалом душевной женственности, идеалом подруги художника!

С половины восьмидесятых годов, до и после замужества, я продолжала видеть Илью Ефимовича в доме моих родителей, когда он приезжал из Петербурга в Москву по делам. Так длилось до начала 1892 года, пока я с мужем и детьми не уехала надолго за границу. Свиделась я снова с семьей Репиных лишь переехав в Петербург, в мае 1900 года. Уютно провела с ними несколько часов в их квартире в Академии художеств. Увы! это было, в силу разных обстоятельств, разыгравшихся вскоре в их семье, последнее мое свидание с ними. [...]

Примечания

Воспоминания напечатаны в кн.: В.П. Зилоти. В доме Третьякова. Нью-Йорк, Изд-во имени А.П. Чехова, 1954, стр. 216 — 220.

Вера Павловна Зилоти (1866—1940) — дочь известного собирателя, создателя знаменитой художественной галереи П.М. Третьякова.

*. Для этого портрета Иван Сергеевич в этот приезд в Россию позировал много раз. В это время он увлекался, казалось, красивой Еленой Ивановной Бларамберг, писательницей и сестрой композитора Павла Ивановича Бларамберга. Помню, как обедали у нас, совсем запросто, Иван Сергеевич, Елена Ивановна и Репин. Мы, разумеется, мало понимали в остротах Ивана Сергеевича, но веселились смехом взрослых, особенно нашего отца и Репина. Вздумали вдруг гости наши спорить о том, кто с завязанными глазами лучше других нарисует Венеру Милосскую. Принесли листы бумаги и карандаши. Все трое гостей завязали себе глаза. Что получилось на бумаге — нам не показали, но украдкой мы заметили, что у Ивана Сергеевича линии были на месте, даже закругленные и круглые, а у Репина все они были перепутаны. — Прим. В.П. Зилоти.