99. П.А. Брюллову

[Конец сентября — октябрь 1894 Полтава]

Был очень я обрадован Вашим письмом, Павел Александрович, Вы имеете дар писать ясно и красиво выражаться¹. Отчего Вы ничего не пишете пером?

Мой вопрос о порядках был не особенно ясно высказан потому, что сложился под влиянием неясных слухов и газетных сообщений, т[ак], напр[имер], газеты сообщили, что Лемох приглашен преподавать в классах В[ысшей] школы. Сейчас же рождается куча вопросов. Приглашен? Кем? Что преподавать? Принял ли он такое приглашение? Неужто стоило гнать В.П. Верещагина, чтобы заменить его Лемохом?! Ведь Верещагин колосс рядом с милым Карлом Викентьевичем, который и сам не знает, что делает, и дрожит над каждым мазочком, высиженным с долгой мукой². Одно художник, а другое учитель, не знать этого нельзя при выборе, и неужто Лемох мог принять на себя подобную миссию, ведь это значит потерять совесть из-за стола и квартиры. А как потом уходить из Академии, когда по окончании забаллотируют? Вот этого рода выбаллотировку (друзьями и событульниками), а также отношение к делу я и назвал мерзостью запустения. Судя однако по Вашему письму, ничего этого не было, и я, конечно, этому очень рад потому, что всегда приятно сохранить уважение, к которому уже привык.

Относительно поездок членов иногородних на свой счет для заседаний я не могу согласиться с Собранием. Сейчас получил письмо от Киселева, где он пишет, что на свой счет ездить более не будет³. Полагаю, что и другие сделают то же. Таким образом Собрание потеряет свое значение, состоя из случайных элементов или более зависимых и связанных с Академией интересами, мало с художеством имеющих общего. Инициатива Собрания заглохнет, и Собрание обратится в простой баллотировочный аппарат. До сих пор, по-видимому, вопрос школы в провинции недвижим. Московская школа⁴ замещается назначением, и довольно-таки бестолково. Хотя Савицкий и ликует, утверждая, что все идет наилучшим образом, горячо и с жаром, паром и блеском, но это восторг наголодавшегося человека без шворня. Восторг весьма понятный, можно сочувствовать улучшению его быта, но верить жару и блеску нельзя⁵. Тот же Киселев пишет, что там делаются безобразия произвола.

Я очень боюсь, что из хорошего дела выйдет первый блин по причине отсутствия предварительного разговора и уговора. Протоколы, о которых Вы пишете, с исчислением предметов занятий, помогут делу только наполовину.

Позен говорит, что Куинджи был сильно болен. Вы — тоже, это совсем нехорошо. Я, слава богу, здоров, пишу помалости, кое-что будто вертится в голове, но свернется или увернется, не знаю еще. Ярошенко тоже болен, и, кажется, серьезно, хотя есть слухи, что ему легче. Позен плох (плохой выбор в Собрание)⁶. Прощайте. [...]

Г. Мясоедов

Каждое Ваше письмо приму за дело милосердия, так плохо отбиться от своих и ничего не знать.

Примечания

1. Письмо Брюллова не сохранилось.

2. Верещагин В.П. — исторический живописец, профессор. В 1894 году оставил службу в Академии художеств.

3. Письмо Киселева не сохранилось. См. прим. 5 к письму 98.

4. Московское училище живописи, ваяния и зодчества.

5. Савицкий преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества с 1891 года, с 1 сентября 1894 года он был назначен старшим преподавателем.

6. Позен Л.В. — скульптор, был избран в члены Собрания Академии 19 сентября 1894 года.