Кувшинникова

Недалеко от Хитрова рынка, притона отверженных я преступников, страшного и зловещего московского дна, помещалась Мясницкая полицейская часть. Во двор ее днем и ночью привозили пьяных, искалеченных, убитых. Под самой каланчой находилась скромная казенная квартира полицейского врача Дмитрия Павловича Кувшинникова. Но все, кто здесь бывал, считали ее квартирой Софьи Петровны, докторской жены. Дмитрий Павлович с утра до ночи был занят по службе, а супруга рисовала, училась живописи, играла на фортепьяно и наряжалась. Рядом, под окнами докторской квартиры, буйствовали пьяные, кричали распоротые хулиганскими ножами и покалеченные кистенями разные несчастные, дико выл непослушный хитрованец, избиваемый городовыми, — у Кувшинниковых стояла тишина. Софья Петровна была очень даровита. Из кусков и лоскутков дешевой материи она шила себе прекрасные костюмы. Она умела придать красоту любому жилью, самому захудалому и унылому, простой сарай преображая в кокетливый будуар. Четыре небольшие комнаты своей квартиры с необыкновенно высокими, как в нежилом помещении, потолками, Софья Петровна убрала по своему вкусу. Искусной женщине недоставало средств, но она не унывала и так ловко изворачивалась с самыми скромными деньгами, что украшенное ею гнездо Кувшинниковых казалось роскошно меблированным. В комнате мужа ничего не было, кроме кровати, крохотного стола и стула да трех голубеньких кувшинчиков с бессмертниками на подоконниках. В столовой царил «русский стиль» — взамен стульев и кресел стояли деревянные лавки, буфетик был расписной, с фантастическими голубыми и розовыми цветочками на створках, на стенах висели полотенца, вышитые красными петухами. Для гостиной Софья Петровна отвела самую просторную комнату с турецкими диванами, а рыбацкие сети, заменявшие занавески, выкрасила в какой-то нестерпимо яркий золотистый цвет. И все это было оригинально, подходило к общему устройству квартиры художницы. Свои апартаменты хозяйка устроила с антресолями. В них вела витая лесенка. На антресолях была спальня и жил ручной журавль. Он признавал только одну хозяйку, по слову которой плясал, взмахивал крыльями, наскакивая на запоздавшего гостя, ложился на пол, притворяясь мертвым и долго оставаясь неподвижным. Журавль враждовал с двумя сестрами Дмитрия Павловича и с ним самим. Капризному баловню Софьи Петровны покорно во всем уступали собаки, как и сам доктор безмолвно подчинялся воле затейливой своей жены. Внизу, под спальней, Софья Петровна раскинула причудливый персидский шатер. Сюда в тесный уют и тепло уединялись влюбленные, ревнивцы, усталые от многолюдного общества гостиной, желающие отдохнуть в одиночестве.

Софья Петровна была чудесно сложена. С фигурой Афродиты, темноглазая, смуглая мулатка, она привлекала общее внимание неповторимой своей оригинальностью. Цветы, написанные Кувшинниковой, покупал Третьяков, ее игрой на фортепьяно заслушивались общепризнанные московские пианисты-виртуозы. Софья Петровна любила охоту не меньше, чем искусство, и, подолгу пропадая в подмосковных лесах, одна, одетая по-мужски, возвращалась с полным ягдташем. Софья Петровна говорила, повелевая, словно имела над своими собеседниками такую же неограниченную власть, как над мужем, избалованная его терпением, молчаливостью, большим сердцем и глубокой затаенной нежностью. Кувшинникова была горда и смела, презирая всякие сплетни о себе. Софья Петровна смотрела прямо в глаза своему новому знакомому или знакомой и говорила:

— Вы очень напоминаете древнего германца. Только грубее еще. Вам не хватает красок, душенька, а то вы были бы совсем милой... Посмотрите, посмотрите — в лице ее что-то от Греза, от Генсборо, от смольнянок Левицкого!

Кувшинникова отличалась невиданной рассеянностью. Надев туфли, она благодарила самое себя. Извозчика она нанимала: «Туда и обратно — сорок копеек». Извозчик спрашивал, куда ему ехать, Софья Петровна почему-то возмущалась и резко произносила: «А вам какое дело?»

Знакомство у Софьи Петровны в Москве было огромное. В ее причудливом салоне под пожарной каланчой собирались врачи, писатели, художники, музыканты, артисты. Кувшинникова любила молодежь, опекала ее, любовалась всем красивым, свежим, даровитым. Она постоянно окружала себя молоденькими красивыми девушками, юношами. Они являлись желанными посетителями ее дома наряду со всякими знаменитостями. На вечерах у Софьи Петровны бывало весело. Гости пели, не умолкала музыка, писатели читали новые свой произведения, молодежь танцевала, свободно и радостно смеялась, флиртовала... Софья Петровна умела занимать гостей, знала привычки и слабости каждого, с улыбкой их поощряла. Она распоряжалась своим салоном одна. Муж не показывался в нем до ужина. Дмитрий Павлович имел нескольких приятелей, таких же безмолвных, как и он сам. В бедной его комнате, где на столике едва умещалась шахматная доска, доктор сидел с приятелем за шахматами. Ровно в полночь в дверях гостиной появлялась крупная, улыбающаяся фигура хозяина. Он в одной руке держал вилку, в другой нож.

— Пожалуйте, господа, покушать, — громко и торжественно произносил Дмитрий Павлович фразу, знакомую завсегдатаям салона.

Ее дожидались, привыкли к ней, перестали улыбаться на нее за давностью употребления и сразу переходили в столовую. Стол ломился от закусок. Там было бы тесно лишнему прибору. Все скромное, дешевенькое, но вкусно приготовленное. Софья Петровна почти всегда подбегала к своему мужу, брала его за голову и громко говорила:

— Дмитрий! Кувшинников! Господа, посмотрите, какое у него великолепное, доброе, незаурядное лицо!

За ужином Дмитрий Павлович по большей части молчал, аппетитно кушал, приветливо угощал гостей и не мешал своей супруге царствовать в застольной беседе.

Левитан пришел к Софье Петровне с Чеховыми. Там уже бывал раньше художник-анималист Степанов, друживший с обоими Кувшинниковыми. Необыкновенная красота Левитана резко выделяла его среди всех гостей. Стареющая, под сорок, женщина, пережившая не один легкомысленный роман, полюбила Левитана по-новому. Исаак Ильич ответил ей. Чувство ее было глубоким, большим, мучительным. Художнику недавно исполнилось тридцать. Разница в летах беспокоила Кувшинникову, и она постоянно сознавала непрочность своего счастья. Связь с Левитаном прикрывалась ученичеством у него. Дмитрий Павлович все понимал, переносил молча, только чаще и чаще к нему стал приходить художник Степанов, и они помногу пили вина. Каждое лето Софья Петровна уезжала с Левитаном на этюды, в Саввину слободу, на Волгу. Возвращалась Кувшинникова поздно осенью. Дмитрий Павлович счастливо улыбался.

— Дмитрий! Кувшинников! — искренне и радостно восклицала она, тепло обнимая его. — Дай я пожму твою честную руку! Дай мне посмотреть хорошенько на твое благородное лицо!

Антону Павловичу Софья Петровна не нравилась, он жалел ее мужа и осуждал Левитана. Роман с Кувшинниковой едва не разлучил старых друзей навсегда. Чехов написал знаменитую свою «Попрыгунью», изобразив в этой роли Софью Петровну, в образе доктора Дымова бедного Дмитрия Павловича, а Левитана в образе коварного, себялюбивого и черствого художника Рябовского. Левитан обиделся и за себя и за свою любовь. Он перестал встречаться с Антоном Павловичем, собирался вызвать его на дуэль, ссора была затяжной, тяжелой, продолжалась больше года, измучила обе стороны.

Однажды зимой в мастерскую Исаака Ильича заехала молодая писательница Щепкина-Куперник. Она пользовалась особым благоволением Софьи Петровны, постоянно посещала вечера ее, летом жила вместе, роман с Левитаном проходил на глазах юной приятельницы Кувшинниковой.

Увидев Щепкину-Куперник, Левитан очень обрадовался, помог освободиться от покупок, которыми были полны ее руки, и взял заиндевевшую от мороза шубку своей нежданной гости. Радостная, веселая и звонкоголосая, какими умеют быть только юные девушки, она наполнила тихую мастерскую художника приятным шумом и смехом. И Левитан с удовольствием слушал оживленную свою посетительницу, приветливо улыбался ей, показывая новые этюды, которые она заехала посмотреть. Щепкина-Куперник говорила быстро, торопливо, беспокойно взглядывая на свои часики. Художник обратил внимание на ее беспокойство и спросил об этом. Левитан узнал, что у нее оставалось полчаса времени и что она должна была попасть на вокзал к отходящему поезду, с которым ехала в Мелехово — имение Антона Павловича. И Левитан перестал улыбаться, задумался, потом признался девушке, что очень жалеет о своем разрыве с Чеховым. Щепкиной-Куперник было известно, что Антон Павлович морщился, вспоминая свою незадачливую «Попрыгунью», поссорившую его с Левитаном. Щепкина-Куперник решила воспользоваться удобным случаем и примирить бывших друзей.

— Едемте! — воскликнула она и перестала смотреть на этюды, которые показывал ей художник. — Едемте сейчас же, только собирайтесь скорее, мы опоздаем на поезд.

Левитан был в нерешительности: энергичный натиск девушки пугал и втайне радовал.

— Как, сейчас? — спросил он тихо и растерянно развел руками, сплошь перепачканными в красках.

— Помойтесь и едем! — почти приказала женщина. — Я уверена, что Антон Павлович только этого и ждет и не прогонит вас.

Исаак Ильич недовольно нахмурился, поняв, что гостья была на стороне Чехова. Левитан помедлил, вяло отошел к большому окну студии и грустно стал смотреть на огромную ель перед фасадом, всю засыпанную, как пушистым хлопком, вчерашней метелью.

— А вдруг Антон Павлович не поймет моего порыва, — пробормотал он печально. — И приезд мой будет совсем некстати.

— Я за все отвечаю! — воскликнула Щепкина-Куперник. — Я не сомневаюсь, что доставлю ему большое удовольствие, если привезу вас. Собирайтесь же! Время идет. Наверно, был уже первый звонок, и поезд скоро отправится.

Она взяла свои покупки со стула. Исаак Ильич заволновался, быстро отошел от окна, швырнул кисти в желтенькое ведрышко, где они обыкновенно хранились, и поспешно принялся мыть руки.

Левитан промолчал всю дорогу в поезде. На конечной остановке пересели в сани. Лошади пошли бойко по обкатанной легкой зимней дороге.

— Танечка, а если, а если мне суждено пережить неприятную минуту? — словно простонал Исаак Ильич, поежился, спрятал лицо в поднятом воротнике шубы.

Спутница ничего не ответила, ей передалось его волнение, она пожалела, что слишком погорячилась и была, может быть, напрасно самоуверенной. Страх за Левитана все усиливался. Теперь она вздыхала не меньше, чем Исаак Ильич.

В сумерках показался низенький мелеховский дом. Левитан думал, что колокольчик под дугой звенел ненужно громко. Сани с шумом раскатило на повороте к дому, и лошади остановились у крыльца. Вышел Антон Павлович. Левитан робко и нехотя вылезал из саней. Друзья с минуту постояли друг против друга в замешательстве и... поздоровались. За ужином они сидели рядом, как будто ничего в прошлом не случилось и они никогда не расставались.