Орегонский ковбой и другие

Рэй Хикс начинает балагурить, едва продрав глаза — а встает он на заре, — зато не умолкает до вечера. Он рассказывает свои байки и на фольклорных фестивалях, и детям в местных школах, да и просто любому прохожему, случайно заглянувшему на огонек. И вот что интересно: пока Рэй не приступил к очередной сказке, он говорит с таким акцентом, что неаппалачскому чужаку его не понять, но стоит ему только начать — и чистый, выразительный голос Хикса буквально завораживает слушателя. И прононс — просто английский.

Рэй, двухметровый великан, и его жена Роза живут в каркасном доме на Бич-Маунтен, в том самом, в котором Рэй был рожден. Неподалеку процветают горнолыжные курорты, а в их дом электричество провели только в пятидесятых, водопровода нет и по сей день, да и удобства все — во дворе. Словом, мало что изменилось с тех пор, как английские предки Хикса начали осваивать Америку около двухсот лет назад.

Они-то и привезли с собой из старой доброй Англии сказки про Джека. Да только сказки те так прижились в Аппалачах, что теперь уже и не поймешь, кто из Джеков — англичанин, а кто здешний. Хикс любит повторять:

— Джеком может стать кто угодно, поставь себя только на его место.

Сказки он впервые услышал еще мальчишкой, от деда. Услышал — и на всю жизнь влюбился в них.

— Может быть, Создатель специально выбрал меня, чтобы сохранить наши байки, — говорит Рэй. — Узнав какую-нибудь новую историю, забыть ее я уже не могу.

Не один раз доводилось Хиксу слышать, что его сказки умрут вместе с ним, только Рэй в это не верит.

— Никуда они не денутся, — говорит он, улыбаясь, — пока на этой земле хоть кто-нибудь живет.

Что общего у Рэя Хикса и скрипача Деви Бальфа? Или резчика по дереву Лейфа Мелгорда? Или волынщика Джо Шэннона? Совершенно разные люди. Одно объединяет их: все они — граждане великой страны, Соединенных Штатов Америки.

Как и Дафф Севир, чьи седла так ценятся орегонскими укротителями мустангов. Девяносто процентов настоящих ковбоев пользуются упряжью Севира.

— Это в нашем деле все равно, что «мерседес-бенц» для парней с Уолл стрит, — в один голос заявляют постоянные участники родео.

Братья Билл и Дафф Севир открыли свое шорное дело в 1956 году — и с тех пор недостатка в заказах испытывать не приходилось.

— Мы были так заняты, — говорит Дафф, — что ни разу не смогли по-настоящему остаться без работы. И на рекламу ни цента не истратили.

Мастерская братьев битком набита затейливыми инструментами шорного ремесла, отрезками кожи всех форм и видов и старыми фотографиями. На одной из них — фасад дома в Пендлтоне, штат Орегон, где в 1946-м располагалась местная компания по изготовлению седел. Именно там Дафф за долгие годы работы подмастерьем перенял у старых мастеров сокровенные секреты шорного дела. А вот выцветшая фотография родительского ранчо в южном Айдахо, где выросли братья Севир. Там они мальчишками ухаживали за лошадьми, там впервые сели в седло, там, затаив дыхание, следили за тем, как их отец и другие ковбои выделывают сыромятную сбрую.

— Они брали старую заскорузлую кожу, всю покрытую волосами, — вспоминает Дафф, — и выскребали ее, и вдруг у них получалось что-то совершенно замечательное. Это очень впечатляло.

Седла братьев отличаются мастерством выделки и отменной прочностью. В этом не последняя заслуга Билла Севира, точнее — его деревянных, вручную вырезанных основ, скелетов всей конструкции. Ну а все остальное — в руках Даффа. Он неутомимо режет и сплетает полоски кожи, подравнивает их, чтобы седло подошло и всаднику, и лошади, с помощью десятков хитроумных инструментов вырезает причудливые орнаменты и оттискивает замысловатые узоры. И можно не сомневаться, что готовое седло обернется в руках мастера подлинным шедевром тиснения, серебряной отделки и прихотливого сыромятного плетения...

— Долгие годы считалось, что вся Америка — один большой плавильный котел, где и те, кто переехал в Новый Свет, оставив родину своих предков, и те, кто всегда жил на этой земле, варятся вместе, образуя единое целое — американскую нацию. Плавильный котел — дело, конечно, хорошее, вот только как быть с культурной традицией, тем неповторимым, что составляет во многом основу национального самосознания любого человека, будь то шотландец или сицилиец, еврей или индеец-навахо? Когда проходила первая эйфория от причастности к Великому Народу Великой Страны, многие американцы (доказывать, что ты — самый настоящий американец, не нужно было уже людям в третьем поколении) начинали понимать, что утратили что-то очень и очень важное...

Так что же объединяет орегонского ковбоя Даффа Севира с кларнетистом Периклисом Халькиасом из штата Нью-Йорк? Или с индеанкой Дженни Тлюнаут, тлинкитской ткачихой с Аляски? Или с калифорнийским исполнителем на уде Ричардом Хагобианом? Нет, не только американское гражданство и одинаковый — впрочем, довольно средний — уровень доходов. Все они — самоотверженные хранители традиций народов, от которых ведут свой род, Мастера с большой буквы.

Как, например, гончар Маргарет Тафоя, достойная продолжательница полуторатысячелетней культуры индейцев пуэбло. Глина всегда играла особую роль в жизни индейских народов — хопи, зуньи, керес, тано, — объединенных испанцами под именем «пуэбло». Конечно, не так уж часто теперь встречаются глинобитные поселения, кольцевые дома-крепости из кирпича-сырца (это, собственно говоря, и есть «пуэбло»). И уж совсем не увидишь куцых кожаных мужских передников и длинных женских накидок на одно плечо. Но осталось древнее гончарное мастерство индейцев, осталось искусство изготовления потрясающей по красоте обжигной керамики. И остались мастера. Такие, как Маргарет Тафоя.

Сама Тафоя считает, что все дело как раз в глине.

— Слушайте Мать-Глину, — говорит старая индеанка, — Мать-Глина сама скажет, каким быть кувшину.

Живет Маргарет, как и многие из анасази, ее племени, в городке Санта-Клара, что в штате Нью-Мехико, а глину, к которой относится с таким уважением, берет в окрестных холмах, там же, где брали материал для своих ваз и кувшинов поколения и поколения индейских гончаров до нее. И так же возносит мастерица молитвы Матери-Земле, чтобы не прогневалась та на человека, что уносит с собой частицу ее тела. Христианские обряды хороши для города, а здесь, в холмах, нужна другая магия — менее, быть может, древняя, но не менее сильная. Секреты мастерства передавались женщинам пуэбло от матери к дочери, от бабушки к внучке.

— Мои девочки в работе используют ту же глину, что и мои прапрапра-бабки, — Маргарет знает, о чем говорит. Как знает и значение каждого символа, каждого узора традиционной росписи. Водяная змея, бизоний рог, медвежья лапа, дождевое облако — у всякого элемента орнамента есть своя легенда, своя особая история.

— Мы украшаем нашу посуду узорами, пришедшими из далекого прошлого, чтобы всегда могли помнить о нем.

Красную и черную керамику работы Маргарет Тафоя высоко ценят истинные знатоки за безупречность формы и законченность отделки. Сама мастерица уверена, что весь секрет — в полировке. Прежде чем обжечь глину в кедровых угольях, она часами шлифует будущие горшки и кувшины специальными гладкими камнями до глянца, до зеркального блеска. И свои полировальные камни Тафоя не променяет ни на какие самоцветы. Как самые дорогие фамильные реликвии передавались эти камни из поколения в поколение в семье Тафоя. Настанет день, и они перейдут к внучкам или правнучкам Маргарет, чтобы те несли в будущее воплощенное в глине славное прошлое индейцев анасази-пуэбло.

Кропотливый труд таких мастеров, как Маргарет Тафоя, бережное сохранение традиций своих народов очень пригодились, когда американцы осознали, что ни один мыслящий человек не может существовать в отрыве от своих культурных корней. И тогда концепция «плавильного котла» сменилась концепцией «картофельного салата» (Автор считает своим долгом отметить, что громкие и завлекательные названия стали в последнее время атрибутом новых теоретических концепций большинства гуманитарных наук. Достаточно привести в качестве примеров социологическую «теорию идеальных типов» или популярное в современном лигоноведении — одной из отраслей этнографии — «правило нунляо левой руки».), все ингредиенты которого по-своему неповторимы, но вместе образуют нечто большее, чем простую смесь составляющих. Ты можешь быть кем угодно — французом, ирландцем, квакиютлем или испано-язычным пуэрториканцем — и притом оставаться американцем: одно другому не мешает. Как не мешает в салате картошка или горошек восприятию всей вкусовой гаммы блюда и не убивает ее хороший майонез. И если ты сумел сохранить то особенное, присущее только твоим предкам, понести огонь национальной культуры сквозь безумный XX век, значит, не зря ты появился на этой земле.

А если ты еще оставил столько учеников, сколько их было у Кауи Цуттермейстер, тогда ты просто достоин прижизненного памятника. Количество людей, научившихся у «тетушки Кауи» искусству хулы — потрясающе красивого традиционного гавайского танца, — исчисляется не десятками — сотнями. Сама миссис Цуттермейстер с середины тридцатых годов носит гордый титул «куму хула», что значит «учитель танца» или просто «главный учитель». Занятно, что подвигнул молодую гавайку к изучению танцевальной культуры «хула кахико» ее муж, военнослужащий, немец по происхождению (отсюда и ее несколько не типичная для гавайцев фамилия). Бравый флотский офицер Уилли Цуттермейстер с ностальгией вспоминал свое детство и славный танец «тряхни штанами» («Тряхни штанами» — популярнейший баварский танец.), что так лихо отплясывали его папа и мама, не забывшие родную Баварию. В хуле он увидел достойную замену лихим пляскам родины своих предков и даже выписал из Франкфурта «Das Hulatanzhandbuch» — самоучитель гавайских танцев на немецком языке, но сложные па кахико не задались морскому волку. Кауи преуспела более, а первым ее учителем стал дядя — Сэм Пуа Хаахео, знаток хулы и великолепный танцор. (Что, впрочем, никак не мешало его основному занятию — рыбной ловле, ведь одними плясками сыт не будешь. Не случайно среди гавайцев так популярна пословица: «На пустой желудок хулу не станцуешь».)

С тех пор прошло более полувека, но даже и сейчас невозможно не залюбоваться, глядя, как восьмидесятидвухлетняя Кауи нараспев произносит слова ритуальных песнопений, ее дочь Ноеное задает ритм на церемониальных барабанах «паху» и «килу», правнучка Хауоли танцует, а трехлетняя праправнучка Кахула жадно следит за ними, радостно постигая самую сущность древней культуры своих предков. В такие моменты «тетушка Кауи» полностью счастлива: три поколения народа гавайцев, три поколения ее учениц танцуют хулу вместе с ней.

Самое большое богатство Америки — как и любой другой страны — люди, ее населяющие. А такие люди, как Кауи Цуттермейстер, или Рэй Хикс, или Маргарет Тафоя, или Дафф Севир — достойнейшие из достойных, живая память нации, — эквивалентны всему золоту форта Нокс. И народ США по достоинству оценил усилия этих — и многих других — своих сограждан по сохранению неразрывной связи между прошлым и настоящим, оценил и отметил их мастерство и верность традициям. У людей, описанных нами, таких разных и непохожих друг на друга, есть тем не менее много общего. И не в последнюю очередь то, что все они — и еще добрая сотня мастеров и мастериц со всех концов Соединенных Штатов — стали за последние годы стипендиатами Национального фонда искусств США. Начиная с 1982-го существующая на добровольные пожертвования программа поддержки народного искусства Фонда отмечает ежегодными премиями в пять тысяч долларов и почетными званиями тех, кто сумел сохранить преданность традициям, тех, кто выдержал бешеный натиск массовой культуры и не был ею сломлен, кто по праву называется «Мастером народного искусства». А искусства — все хороши, если они лежат в твоей душе, несут в себе отпечаток души тех, кто шел по этой земле до тебя, хранят ту национальную традицию, благодаря которой ты можешь с гордостью говорить: «я — итальянец» или «я — сиу».

И быть настоящим американцем.