Глава VIII. Портреты Веры Николаевны и Павла Михайловича Третьяковых

Еще в 1866 году, после первого знакомства с Верой Николаевной, Горавский писал Павлу Михайловичу 30 ноября: «Если вздумаете списывать портрет Веры Николаевны, то попрошу Вас, дорогой Павел Михайлович, предоставить моему груду, с жаждой кажется написал бы строгий и экспрессивный портрет; по моему мнению, сюжет, благодарный для кисти художника, должен охотно и любовно исполняться».

Но в это время Павел Михайлович еще не надумал. Что выбор его остановился на Крамском — совершенно понятно. Но почему не раньше? Возможно, что между 1869 и 1874 годами, особенно увлекшись покупками и заказами портретов выдающихся людей искусства и науки и построив между 1872 и 1874 годами свою первую галерею, он не хотел тратиться на свою прихоть, на свое личное удовольствие.

Только в 1875 году Павел Михайлович решил позволить себе иметь портрет Веры Николаевны. Когда именно и при каких обстоятельствах он сказал о своем желании Крамскому, мы не знаем, но 13 мая 1875 года Павел Михайлович писал Крамскому, извиняясь, что чуть ли не месяц не отвечал ему на письмо: «У меня весной особенно много хлопот по случаю ежегодного торгового баланса, и кроме того, жена чувствовала себя все это время очень дурно до 3 мая; в этот день родилась у нас дочка; сегодня больная моя встала с постели и теперь, надеюсь, будет поправляться... Долго ли Вы рассчитываете остаться в Петербурге? На поправление жены надо полагать нужно около месяца, а мне очень бы желалось, чтобы портрет ее состоялся».

16 мая Крамской ответил: «Портрет Веры Николаевны меня очень интересует, и я рад его сделать; у меня уже есть представление о картине, только к моему сожалению я не могу назначить времени моего приезда в Москву... раньше конца июня нечего и думать выехать».

Но в конце июня Крамскому приехать в Москву не удалось. 20 июля он писал об этом и прибавил: «Свидетельствую свое уважение Вере Николаевне и глубоко сожалею, что до сих пор не удалось начать интересный для меня труд».

Павел Михайлович писал Крамскому 31 июля 1875 года: «Жена моя до 3 июля была так себе, не дурна, можно бы, пожалуй, и начать и кончить портрет, но 3-го июля она оставила кормить ребенка и вследствие того у ней сделалось воспаление в груди и затем лихорадка; только теперь начинает поправляться; в начале сентября мы поедем в Крым. Вот это наше положение.

Теперь Ваше как? Улетучиваетесь Вы, как предполагали, или нет и когда и как? Если Вы остаетесь еще будущую зиму, то мы к Вашим услугам с 1 ноября во всю зиму, когда хотите. Если же Вы исчезаете, то до этого исчезновения я желал бы, а также и жена, чтобы Вы непременно сделали портрет, и покорнейше Вас просим исполнить это желание.

Итак, добрейший Иван Николаевич, скажите же, как Вы намерены поступить. Будем ждать Вашего ответа с нетерпением. Скажите, как бы Вам было лучше и удобнее».

«До 20-го августа (до переезда с дачи) я пробуду в Петербурге, — писал Крамской 10 августа, — и в Москву раньше 25-го числа не буду. Вы же уезжаете в Крым в начале сентября, как быть? А уж как бы мне хотелось написать портрет Веры Николаевны. Но должно быть, не судьба, для портрета нужно во всяком случае месяц, а взять его негде, итак, решайте».

14 августа Павел Михайлович писал: «Многоуважаемый Иван Николаевич, тем более жаль, если не придется писать портрет, что кроме нас и Вы очень бы желали этого портрета. Скажите: куда наверно и каким путем Вы исчезаете из России, может быть, южным? Не подойдет ли Вам сделать портрет в Крыму — в Ялте? Для нас это было бы удобно — как для Вас? Потом, если это не годится, и если бы мы почему-нибудь не поехали в Крым (хотя, кажется, нужно будет ехать), то где бы Вы писали портрет в Москве, т. е. в городе или на даче, какого рода помещение удобнее для работы портрета? Сделайте одолжение, поспешите ответить мне на эти вопросы; хочется перепробовать все, прежде чем отказаться от давнишнего желания».

«Я еду на юг действительно, — отвечает Крамской, — только вот как: с конца августа уезжаю из Петербурга через Москву в Тулу, к графу Толстому; я полагаю у него остановиться, т. к. неподалеку есть одно место для картины (старая барская усадьба). Я имею адрес от Мясоедова, где это именно находится. Там рассчитываю пробыть сентябрь, а может быть, и часть октября, а затем уж, не останавливаясь, через Одессу и Константинополь, к цели. Полагаю к будущей весне подняться через Италию в Париж, где и буду работать. Это будет так, если портрет не состоится. Если же он состоится, то я работать в России на указанном выше месте буду меньше, а может быть, и совсем не буду...

Разумеется, в Крыму хорошо бы пожить и поработать. Но что же делать? Мне надо от этого решительно отказаться. Кроме того, судя по Вашему письму, не решено наверно едете ли Вы. Итак остается (если еще остается) конец августа и часть сентября. Где работать — в городе ли, или на даче? Мне собственно это все равно. Думаю, впрочем, что я предпочтительнее сделал бы на воздухе, но это вопрос такого рода, что он может быть решен в полчаса, но лично, а не теперь — гадательно; и опять это будет зависеть от того, долго ли вы остаетесь на даче? Одно условие, Вам, конечно, так же хорошо известное, как и мне, чтобы было одно окно хорошее. Выходит, что решать окончательно вопрос о портрете все-таки приходится Вам».

22 августа 1875 года Павел Михайлович отвечает: «Сегодня только получил Ваше письмо от 16-го (оно пришло 18-го, в день моего выезда в Кострому на фабрику), а так как я сегодня же еду в Нижний и еще не видался с женой, то и не могу ничего сказать окончательно насчет портрета, во всяком случае ведь мы увидимся же в Москве. Вы будете здесь в конце месяца, я буду здесь из ярмарки 27-го числа, в Москве Вам необходимо остановиться потому, что Вас ждет Кольцов и панталоны Ивана Александровича^*, вот мы и решим, будет ли писаться портрет, а уже весьма бы хотелось, да и погода-то тянет из Москвы, вот тут и решай. — Мне казалось бы, что Вы, побывавши у Толстого Л.Н., могли бы приехать к нам в Крым (разумеется, там буду), ведь это два шага от Одессы, и, кончивши портрет, еще успели бы за хорошую погоду отправиться в Константинополь».

На этом переписка временно обрывается. Что было дальше? Известно, что Третьяковы 15 сентября 1875 года выехали в Крым. Но существует маленький акварельный очаровательный набросок Крамского — эскиз портрета Веры Николаевны в Кунцевском парке. Также есть письмо, которое 17 октября Вера Николаевна писала из Ялты Павлу Михайловичу, путешествовавшему по Кавказу:

«Из Москвы пишут мне... все здоровы, а Машутка моя растет и хорошеет... Крамской оставил у нас все свои принадлежности для рисования и сказал, что за 10 дней до нашего приезда он сделает все, что нужно с портретом...».

Из этих двух фактов приходится заключить, что в последние дни августа и в начале сентября Крамской был в Москве, сделал акварельный эскиз в Кунцеве и набросал портрет. Это подтверждается письмом Ивана Николаевича к Репину 10 сентября из Москвы: «Письмо Ваше, дорогой Илья Ефимович, я получил в то время, когда выходил из квартиры своей с чемоданом в руках, чтобы ехать в Москву, где я пробуду еще дней пять...» — а также записью Веры Николаевны в синем альбоме с бронзовыми украшениями на углах, куда она с 1875 года переписывала поразившие ее стихи и отрывки из Добролюбова, А.К. Толстого, Гюго, Некрасова, Тургенева, Льва Толстого, отмечала волновавшие ее мысли и чувства. Она записала: «Время и вечера, проведенные с Ив. Ник. Крамским. Генварь месяц 76 года. Ив. Николаевич приехал в Москву, чтобы по просьбе Павла Михайловича написать мой портрет, который он начал еще перед отъездом нашим в Крым в сентябре месяце 1875 года, но по недостатку времени не мог окончить его... Нечего и говорить, как муж и я довольны затеей Ивана Николаевича представить меня гуляющей летом в роще, именно в Кунцеве, моем любимейшем местечке возле Москвы».

В половине сентября все разъехались. Третьяковы в Крым, а Крамской к Толстому, где около Тулы писал старую усадьбу.

Третьяковы выехали из Ялты в ноябре. 2 ноября Крамской писал Павлу Михайловичу: «Не удивляйтесь, что я не приехал в Москву и даже не ответил Вам; у меня последний сын (грудной) умирал и сегодня только лучше ему... Надеюсь однакоже, что к 14-му числу буду в Москве, до того времени прошу Вас закрыть портрет и куда-нибудь поставить подальше от взоров».

Письмо Павла Михайловича из Ялты, извещающее о возвращении, на которое отвечал Крамской 2 ноября, нам неизвестно.

12 ноября Павел Михайлович пишет Крамскому, обращаясь с разными поручениями, и кончает: «...жена Вам очень кланяется и ожидает». Однако Крамской не приехал в Москву. 19 ноября он пишет длинное письмо об акварели Брюллова «Сладкие воды в Константинополе», «рвется» в Москву и при первой возможности обещает там быть.

13 декабря 1875 года Павел Михайлович пишет: «Относительно портрета жены мне одного жаль, что не писали его тотчас по нашем приезде: колорит лица был совершенно летний, загорелый, и это продолжалось почти месяц, теперь же уже перешел на зимнее положение».

В ответе 17 декабря Крамской пишет: «Что касается цвета лица Вашей супруги бывшего и теперешнего, то Вы не поверите, как это мне прискорбно; уже, разумеется, я мог бы писать по приезде вашем и, может быть, кончил бы, если бы я был пророк и знал бы, что со мной будет поступлено таким невероятно скверным образом».

О дальнейшем мы узнаем из записок Веры Николаевны в детском альбоме: «На рождестве была неважная елка внизу в галерее. В генваре приехал Иван Николаевич Крамской писать мамин портрет. Зима 1876 года прошла для вас, деточки, без особенных приключений и переворотов, кроме приятного для вас знакомства с И.Н. Крамским, который стал к Вам довольно близко, интересуясь вашими занятиями и музыкой. Мы же, большие, приятно провели три месяца пребывания Крамского у нас. Сколько он прочел нам интересного, в особенности останавливался он на Шекспире, Никитине, Полонском¹, Салтыкове-Щедрине («Благонамеренные речи»). Итак, в продолжение почти четырех месяцев писал он мой портрет; на сеансах часто присутствовали и вы, читая вслух, шаля вокруг меня. Мне ужасно хотелось, чтобы Крамской чем-нибудь в портрете напомнил вас пятерых, и выдумали мы с ним в изображении божьей коровки, сидящей на зонтике, — Машурочку, под видом жука — Мишу, бабочки — Любочку, кузнечика — Сашу, а Веру напоминала бы мне птичка на ветке. Я же гуляю по любимому моему Кунцеву, в моем любимом платье с красным платком и простым деревянным батистовым зонтиком.

Крамской, собираясь путешествовать в Палестину, чтобы оттуда отправиться в Париж на зиму и писать еще раз Христа, сильно волновался из боязни потерять время для путешествия в Палестину, спешил нервно окончить портрет мой, почему и фон его не был удовлетворителен, да и сходство лица несколько изменилось под конец — нервность состояния его не давала ему спокойно смотреть на меня.

Но все-таки портрет окончился и должен был быть пройден еще раз Крамским в неопределенном будущем. Пребывание Крамского очень оживило нашу обыденную жизнь. Папа, любя его и доверяя ему, много разговаривал с ним и мне было очень интересно присутствовать тут.

По рассказам Крамского, жена его Софья Николаевна должна была быть очень хороший человек и меня манило с ней познакомиться».

Портрет не удался. Я очень хорошо помню его — мне было восемь лет. Я помню его колорит, летнюю траву с цветами, все живые существа, долженствовавшие напоминать Вере Николаевне детей. А, главное, помню любимую шаль розовато-красного цвета. Я помню, как он писался, в каком именно месте галереи. Но насколько к концу изменилось к худшему сходство, о чем говорит Вера Николаевна, — я не помню.

Говоря о почти четырехмесячном писании портрета, Вера Николаевна, по-моему, ошибается. Крамской в конце марта был уже в Петербурге.

7 апреля 1876 года он писал Павлу Михайловичу:

«По изменившимся обстоятельствам я через Москву не поеду... Мне крайне прискорбно, что не придется самому покрыть портрет, но ввиду изменившегося маршрута, простите мне невольную неисправность». Далее Крамской дает советы Павлу Михайловичу, как крыть лаком.

9 апреля Павел Михайлович отвечает ему: «Так как письмо это едва ли застанет (и дай бог, чтобы не застало) Вас в Петербурге, то постараюсь написать Вам как можно покороче. Что не пришлось еще раз увидеться с Вами перед отъездом, очень неприятно, тем более, что никак не ожидали сего; хотя и на очень короткое время, но ожидали Вас с нетерпением. Портрет покрыть лаком необходимо, хотя и очень не хотелось бы так рано покрывать; он пожух до невозможности, так что поставлен лицом к стене, а любопытные все пристают посмотреть; завтра покрою его, но боюсь, сумею ли, а поручить кому-нибудь еще более боюсь. После Вашего отъезда нашел птичку совершенно, по-моему, лишнею, но теперь значит уж судьба ей оставаться. Не примите Вы это за сетование или вроде того, нисколько, покрою портрет с удовольствием (только бы не испортить), а за лак и работу с Вас получу.

...Позвольте заочно поцеловать Вас и пожелать счастливого пути и всего доброго...».

Крамской уехал. Переписываются они с Павлом Михайловичем чаще прежнего. Уже не по поводу дел или поручений; явилась потребность высказываться после долгих бесед во время совместной жизни. Письма этого периода разнообразны и особенно интересны². Мы будем говорить о них в другом месте.

Павел Михайлович вследствие болезни (подагры) некоторое время не мог двигаться. Кому первому — Вере Николаевне или Крамскому — пришла мысль воспользоваться вынужденной неподвижностью Павла Михайловича и написать его портрет, не знаю. Но помню, как дразнили его, что, несмотря на увиливание, ему поневоле пришлось согласиться.

Портрет был написан — очень небольшой и очень быстро.

По требованию лечившего семью Третьяковых доктора Юргенса Павел Михайлович должен был на время оставить все свои занятия, пить воды и отдыхать на даче. 30 мая 1876 года он писал Крамскому в Париж: «У нас стоит чудная погода вот уже другая неделя, я живу в Кунцеве безвыездно и еще проживу так недели две, а там опять каждый день в Москву буду ездить».

«Вполне Вам сочувствую, — отвечает Крамской 13 июня, — в той скорбной ноте, что Вы покидаете Кунцево и беседу с природой и должны ездить в город ежедневно. Знаю также, что место раскрывает все свои поэтические стороны только после очень и очень продолжительного знакомства».

23 июня Павел Михайлович опять пишет из Кунцева: «Здесь, разумеется, художественных новостей никаких нет, да и быть им неоткуда. Но зато, что за художественное произведение природы наше Кунцево! Удивительное дело, вот уже 8 лет каждую осень я думал: ну на будущий год уже мало будет интересу жить здесь, все слишком знакомо, и каждое лето потом вновь наслаждаюсь, каждое лето мне кажется, что в прошедшем году не было так хорошо. Вы не знаете Кунцева. Если Вы были и не один раз, а десять, то и тогда не знаете, надо прожить по крайней мере все лето, каждый день увидишь что-нибудь новое и иногда не узнаешь места, виденного вчера или даже сегодня, — так изменяет различное освещение. Кунцево мне кажется может вдохновить хороший талант на поэтические картины, не пейзажи, а картины. Через день ездить в город и конец моим наслаждениям, так как в праздники я делаю длинные прогулки по окрестностям».

В сентябре Павел Михайлович и Вера Николаевна поехали за границу; оба были не очень здоровы, обоим полезно было немного отдохнуть. И из Италии Павел Михайлович писал в Париж Крамскому длинные и интересные письма.

На возвратном пути домой они заехали на одни сутки в Париж, чтобы повидать Крамского. Во время этого свидания они переговорили и, по-видимому, решили несколько вопросов, о которых мы встречаем намеки в письмах.

10 декабря 1876 года Крамской пишет в Москву: «Работы мои, которые я просил Вас выслать в феврале, будут необходимы раньше, так как оказывается, что 1-го марта уже кончается прием вещей для Салона³, это первое, а второе — с 1-го февраля откроется еще избранная выставка, так называемая «Мирлитон», общества художников, где Боголюбов членом и где я думаю дебютировать тоже. В марте там же будет другая выставка акварелей и рисунков, а потом с мая месяца Салон... Я буду просить Вас выслать, кроме тех вещей, о которых мы говорили, еще Васильева и Антокольского. Я решаюсь три раза об себе напомнить в Париже (как громко!) и вещи мне нужны сейчас после Нового года; следовательно, если Вам все равно, будьте так добры, вышлите немедленно... Не забудьте приложить юбку платья^**... Если Вы найдете возможным присоединить Григоровича, то пришлите и его...».

Отвечая Крамскому, 22 декабря Павел Михайлович пишет: «На днях получил Ваше письмо от 10 декабря, немедленно приступил к делу, Гончаров, Шишкин, Лесник, Васильев, Антокольский и портрет жены уже уложены, завтра полагаю можно будет отправить⁴, рама большая также приготовлена, но я не решаюсь отправить ее, не переписавшись с Вами; она так тяжела, что провоз ее в Париж и обратно обойдется более 100 рублей, да еще ящик нужно сделать, да неизбежная поправка, а в Париже, я полагаю, Вы можете сделать за 400 франков отличную раму или вполне приличную, которая может Вам пригодиться, тогда Вы ничего не теряете. Не подумайте, что я жалею отправить раму... но, по-моему, укладка и двойная перевозка обойдется Вам очень дорого...

Юбка уложена вместе с портретом. Очень рад, что Вы разом три раза дебютируете».

Для чего посылался портрет? Просьба выслать юбку от платья указывает, что Крамской собирался переписать портрет или поправить. Рама, о которой писал Павел Михайлович, заставляет предположить, что портрет посылался для одной из выставок.

25 декабря 1876 года Крамской извещал Павла Михайловича, что возвращается в Россию, так как второй его ребенок при смерти и София Николаевна в тяжелом нервном состоянии; просил прислать тысячу рублей в Петербург, а также портрет Веры Николаевны без рамы.

Отправка произведений Крамского за границу оказалась ненужной, и их вернули с дороги обратно.

Портрет не распаковывался и вместе с уложенным с ним платьем был послан в Петербург.

22 января 1877 года Крамской писал Павлу Михайловичу: «Портрет я получил в совершенной исправности, платье также... Портрет Веры Николаевны ужасен через фон и главным образом через фон. Я в изумлении, как я мог соединить в таком малом пространстве два таких несовместимых тона — это для меня чрезвычайно поучительно (немного поздно правда) и даю себе слово больше никогда не делать без натуры таких вещей. Теперь же я возьму преобладающий тон зеленый, а летом приеду на две недели в Москву, чтобы обработать в Кунцеве по натуре. — Мне даже извиняться стыдно, но Вы, полагаю, так меня знаете, что терпеливо дадите мне время загладить мою ошибку».

25 января 1877 года Павел Михайлович ответил: «Вы надеетесь, что я терпеливо буду ждать приведения в порядок портрета жены. Еще бы не быть терпеливым, когда обещается такое удовольствие, как двухнедельное общество Вашей особы, за это можно потерпеть».

11 апреля Крамской пишет: «Портрет Веры Николаевны кончен (т.е. что я предполагал сделать без натуры), платье совершенно перешил, и теперь Софья Николаевна узнает ее рост, есть хвостик и порядочный, а также и зеленая ветка, которую, впрочем, сделал мне Шишкин».

21 мая он пишет: «Портрет Веры Николаевны я решился послать Вам обратно, как Вы его видели, потому что стоять ему у меня нет причины: то, что нужно еще сделать, нужно сделать с натуры».

27 мая Павел Михайлович сообщает Крамскому, что портрет получен благополучно. «С ним без натуры действительно делать нечего. Он очень хорош будет».

Я помню, когда портрет вернулся, мы были смущены и разочарованы. Вместо великолепной любимой красной шали на руке ее — шарф белый с голубыми полосами; вместо лета — осень; и сама она стала меньше, тише, менее жизнерадостной, но, может быть, более близкой, интимной.

В тот год у Третьяковых гостил Максимов. Он делал копию со своей картины «Раздел». Он часто бывал в Кунцеве, близко сдружился со всей семьей. Портрет Веры Николаевны его не удовлетворил. Вернувшись в Петербург, он написал Павлу Михайловичу 9 июля 1877 года:

«Несколько раз виделся с Иваном Николаевичем, каждый раз я заводил речь о портрете Веры Николаевны и каждый раз он старался отодвинуть этот разговор в сторону, после чего возобновлять становилось неловко. Видно, в самом деле, правда, что работой своей он всегда бывает настолько доволен, что всякие замечания считает обидой преднамеренной. Предоставлю времени, но найду удобный случай сказать ему то, что нахожу необходимым относительно сходства и некоторых ошибок в живописи. Очень бы хотелось видеть портрет Веры Николаевны похожим на нее с той стороны ее характера, с которой так легко познакомиться каждому, кто захочет найти в ней простого и доброго человека...».

Обещанный Крамским приезд на две недели в Москву оттягивается. 23 июля 1877 года Павел Михайлович пишет Крамскому: «Несколько дней назад я между прочим спросил Вас, когда нам ожидать Вас в Москву, из сего Вы не выведите, что я тороплю Вас; дело в том, что для нас нужно знать, когда это будет, а Вы располагайте своим временем, как знаете; как бы это ни было поздно все равно, лишь бы время для более нужного было в полном Вашем распоряжении. До 18-го августа мы будем в Кунцеве; с 19—28 августа не будет нас здесь и с 28 августа и весь сентябрь полагаем пробыть на даче, если, разумеется, погода не будет уж очень плоха».

В августе Крамской пишет, что боится, что в Москве в том году не будет.

Больше об этом портрете в течение двух лет в переписке Павла Михайловича с Крамским не встречается ни слова. В письме к Репину от 29 октября 1877 года Крамской пишет: «Что касается того, что Вы не написали Вашего мнения о портрете Третьяковой, то его и не нужно, давно не нужно. Портрет я и сам повидал потом и — ужаснулся! Ну, да что тут толковать, я знаю — и Вы знаете, значит, мы оба знаем, стало быть, о чем же разговаривать?»

Портрет, который писался и переписывался в течение почти двух лет, наскучил ему, так же как и все заказные портреты, отнимавшие время и внимание от его работы над картиной. Да и начал он прихварывать. Павел Михайлович не напоминал ему об этом портрете, поддерживая деятельную переписку о других очередных заказах и делах...

В марте 1879 года Крамской написал Павлу Михайловичу: «Если ничего на меня не свалится, то я хотел бы приехать в Москву во время выставки, чтобы поправить портрет Веры Николаевны, так на недельку». Во время этого свидания решено было написать второй портрет Веры Николаевны летом того же года.

10 мая Иван Николаевич написал Павлу Михайловичу: «Я нанял в Жуковке у Вас. Яков. Ивачева и Соф. Ник. приехала бы туда к 15-му мая (я думал, что раньше), так как только около этого времени Соня^*** кончит экзамены».

Крамские поселились около Кунцева. Обе семьи прожили лето в тесном общении. Вера Николаевна и Софья Николаевна были уже прежде знакомы; весьма возможно, что они познакомились в 1876 году в Петербурге, когда Павел Михайлович и Вера Николаевна возвращались домой после свидания с Иваном Николаевичем в Париже. Так, 14 января 1877 года Павел Михайлович писал: «Жена кланяется Софье Николаевне, она искренне, душевно (не на словах) рада, что ей удалось познакомиться».

Софья Николаевна перенесла тяжелое горе — смерть сына в отсутствии мужа, и в апреле 1877 года она написала Вере Николаевне длинное письмо, очень ласковое, но очень нервное.

Через два года снова у Крамских умирает ребенок. Софья Николаевна опять пишет Вере Николаевне о своих тяжелых переживаниях.

Жизнь поблизости в течение лета и частые беседы со спокойной и чуткой Верой Николаевной благотворно повлияли на больную душу Софьи Николаевны.

Надолго подружились также и девочки Третьяковы, Вера и Александра, которым было 11 и 12 лет, с Соней Крамской, их однолеткой. Один из вечеров этого лета увековечил Иван Николаевич на рисунке, названном «Вечер на даче»⁵.

Портрет Веры Николаевны писался на балконе. Она сидела в дверях, сзади нее стояли ширмы, служившие темным фоном, а также защищавшие ее от сквозняка.

Который же из портретов лучше? Похожи оба. На первом — она моложе, есть присущая ей легкая расплывчатость в чертах, неопределенная округлость носа и губ. На втором портрете, написанном более тонко, лучше всего переданы ее глаза, слегка близорукие и улыбающиеся.

При жизни Павла Михайловича было написано два его портрета, причем второй был сделан Репиным. Павел Михайлович не хотел его и не заказывал. Репин писал портрет для себя, а Павла Михайловича удалось уговорить, потому что он любил Илью Ефимовича, жену его Веру Алексеевну⁶ и с удовольствием приезжал позировать по воскресеньям. Было это в зиму 1881/82 года. На масленице, как обычно, Павел Михайлович уезжал в Петербург. 2 февраля 1882 года Вера Николаевна пишет ему, что собирается в четверг к Репину, а в четверг, описывая посещение, сообщает, что портрет похож, но «противный поворот взял». Я хорошо помню это посещение и мое впечатление от портрета, не изменившееся и в будущем, — какой-то ущемленности в позе и утомленности во всем облике.

Вскоре, 28 февраля, Репин написал Павлу Михайловичу: «Кстати я все хотел Вас попросить в воскресенье на сеанс одеть Ваш черный дымчатый сюртук, толстый, в котором Вы прежде всегда ездили, а этот и тонок, и цвет его не тот. Жду Вас в 9 часов, чтобы кончить портрет».

Окончить портрет не удалось, а возможно, Репин был им не совсем доволен. В конце августа этого года Репин переехал в Петербург и увез портрет. 31 марта 1883 года Павел Михайлович писал: «Очень извиняюсь, что не мог посидеть Вам, как должно, в следующий раз обещаю пробыть у Вас полный день...». Репин ответил 2 апреля: «С портретом Вашим в прошлые два сеанса я ничего не успел сделать, надо на него добрых два сеанса; жаль, что Вы тогда не остались до вечера, а теперь я не знаю, когда и дождусь Вас опять».

Портрет был закончен позже и весной 1884 года выставлен на Передвижной выставке. Павлу Михайловичу была, вероятно, неприятна мысль, что массы, посещающие выставки, будут знать его в лицо; он пробовал убедить Репина, что портреты Тургенева и его следовало бы убрать, так как лишние вещи только разбавляют впечатление. А на той выставке были три репинских портрета, один другого лучше. Но Репин не согласился с ним. Он ответил: «Портрет Тургенева действительно слаб, но Ваш портрет меня удовлетворяет и многие художники его хвалят». По-видимому, Павлу Михайловичу все же удалось уговорить Репина. В Москву портрет с Передвижной выставки не возвратился.

Репину хотелось написать еще раз Павла Михайловича, и в 1893 году он попытался воспользоваться случаем убедить его. Павел Михайлович просил Илью Ефимовича сделать посмертный портрет Сергея Михайловича. «Знаете, на каких условиях я соглашусь написать портрет С.М.? Если Вы дадите мне возможность написать Ваш. Тогда я сделал бы два портрета одной величины и Ваш портрет я сделал бы как вклад в Вашу галерею, безвозмездно. Для этого, если Вы разрешите, я приеду к Вам в Москву. Время Вы назначите, когда лучше. И я желал бы прежде написать Ваш, а потом С.М. — мне было бы так легче. Подумайте и не упрямьтесь. По крайней мере буду считать это одним из самых порядочных своих дел. Желал бы сделать это художественно, свободно — как выйдет — и потому-то такое любовное дело весело делать бесплатно. Я желал бы думать, что это дело решенное. Утешьте меня».

Павел Михайлович остался непреклонен.

Через год Репин снова пытался уговорить его. 29 ноября 1894 года он писал: «...жду всякий день, что Вы наконец обрадуете меня известием о возможности написать с Вас портрет...».

А жаль, при таком сильном желании написать Павла Михайловича Репин сделал бы прекрасную вещь!

Портрет Сергея Михайловича Павел Михайлович заказал Серову.

Когда после кончины Павла Михайловича многие учреждения захотели иметь его портрет, оставалось делать копии с написанного в 1882/83 году или писать новые, пользуясь старыми материалами. Так и пришлось поступить Репину.

Историю посмертной картины «П.М. Третьяков в своей галерее» мы читаем в письме Репина от 19 апреля 1899 года, адресованном в Московское общество любителей художеств:

«Милостивые государи! У гроба Павла Михайловича Третьякова я согласился уступить портрет его Вашему Обществу, минуту спустя с тем же предложением ко мне обратились от галереи Павла Михайловича и я выразил желание сделать для галереи особый портрет Павла Михайловича, разработав его, представить собирателя ближе к его последнему возрасту, с несколько расширенной рамой зрения. Почитатели и родственники выразили особенное желание иметь оригинал, писанный мною с натуры. Я обещал им дать на выбор, когда задуманный мною портрет будет мною окончен. Надеюсь окончить его к осени н. г.
Если попечители галереи останутся при своем желании иметь первый оригинал, я считаю своим долгом исполнить их желание. Обществу же любителей, если оно не пожелает второго портрета в моей обработке, я предложил бы копию с первого портрета (копию точную, мазок в мазок, работу лучшего копииста из моих учеников), которая стоила бы 5000 рублей. С совершенным почтением и готовностью услужить Обществу

И. Репин».

Хоть посмертный портрет не был написан с живого человека, но вышел лучше первого. Более свободный в позе, более созерцательный и вдумчивый по выражению, он был взят в Третьяковскую галерею. В оригинальном портрете огорчает выражение усталости в позе и лице. Репин подарил первый портрет Обществу любителей художеств, что видно из 42-го отчета комитета общества за 1902 год. По-видимому, перед передачей портрета обществу Репин переписал темный фон, заменив его стеной, завешанной картинами. На копиях, сделанных в 1899 году учениками Репина Петрусевичем⁷ и Эберлингом⁸, одной — для Московской городской думы, другой — для Московского купеческого банка, сохранился первоначальный темный фон.

17 февраля 1899 года Репин, сообщая мне, что Петрусевич копию окончил и оригинал будет передан Эберлингу, прибавил: «Свое повторение портрета Павла Михайловича для галереи я намеревался разработать с изменениями. Сделал эскиз и, мне кажется, удачно».

Портрет этот поступил в галерею в 1902 году. Оригинальный же портрет с переделанным фоном после Общества любителей художеств находился в Художественном литературном кружке. Теперь все три портрета Павла Михайловича (один — работы Крамского, два — Репина) и два рисунка Серова соединились в Государственной Третьяковской галерее.

Примечания

*. Речь идет о поправке на портрете И.А. Гончарова.

**. Для поправки портрета В.Н. Третьяковой.

***. Дочь Крамского.

1. ПОЛОНСКИЙ Яков Петрович (1820—1898), поэт, занимался живописью. В собрании П.М. Третьякова была его картина «Дорога в лесу. Спасское-Лутовиново, имение И.С. Тургенева».

2. Письма И.Н. Крамского к П.М. Третьякову были опубликованы: в 1888 году («Иван Николаевич Крамской, его жизнь, переписка и художественно-критические статьи. 1837—1887»), в 1937 году («И.Н. Крамской. Письма», Изогиз), в 1953 году («Переписка», «И.Н. Крамской и П.М. Третьяков 1869—1887», М««Искусство», 1953). Подлинники писем П.М. Третьякова к И.Н. Крамскому (1869—1887) находятся в рукописном отделе Русского музея в Ленинграде.

3. Название «Салон» было присвоено парижским выставкам современного искусства, устраиваемым в залах Большого дворца на Елисейских полях. В 1890 году образовался «Салон» на Марсовом поле.

4. Речь идет о произведениях Крамского: портретах И.А. Гончарова и И.И. Шишкина, «Полесовщик», портретах Ф.А. Васильева и М.М. Антокольского.

5. Рисунок этот был приобретен С.С. Боткиным и вместе со всем его собранием перешел в собственность Русского музея.

6. РЕПИНА Вера Алексеевна (1855—1918), урожд. Шевцова.

7. ПЕТРУСЕВИЧ Тит Константинович (род. 1872), ученик Академии художеств с 1891 года; занимался у И.Е. Репина. В 1900 году получил звание художника.

8. ЭБЕРЛИНГ Вильгельм Альфред Генрихович (род. 1871), ученик Академии художеств с 1889 года; занимался у И.Е. Репина. В 1899 году получил звание художника.