К новым горизонтам - Глава пятая

В путь отправились вдвоем с Ольгой Федоровной. Надо и жене, решил Серов, посмотреть балеты Дягилева, как и Международную выставку в Риме, организованную по случаю пятидесятилетия объединения Италии. Если же ему суждено задержаться в Париже или в Лондоне, куда пригласили дягилевскую труппу в связи с предстоящей коронацией Георга V, Ольга Федоровна заедет в Берк за Антоном и отвезет его домой.

Они остановились в Риме в том же отеле "Италия", где проживали во время последнего совместного путешествия. Номер, выходивший окнами в сад примыкающего к отелю палаццо Барберини, был заказан заранее, и, как и прежде, из сада с благоуханием цветов и птичьими трелями доносился монотонный, успокаивающий плеск фонтана.

Там, у входа в сад, стоит статуя прославленного датского скульптора Торвальдсена. Когда-то и он жил вблизи палаццо и ваял здесь свои скульптуры, вдохновляясь, быть может, тем же журчанием струй, теми же молоденькими римлянками, что гуляют по окрестным улицам, и собранными в картинной галерее дворца Барберини полотнами - "Форнариной" Рафаэля, "Кардиналом Бембо" Тициана, портретом Беатрисы Ченчи кисти Гвидо Рени.

С вершины холма, с которого спускается улица Четырех фонтанов, видна церковь Санта Мария Маджоре, а поодаль - другой холм, Пинчио, где таится среди зелени вилла Медичи. Если же пройти вниз, к площади Барберини, видишь на углу ее капуцинский храм во имя Пресвятой Девы и фонтан с изображением тритона, пускающего струю воды из морской раковины.

Все бы прекрасно, но прежнего волшебного впечатления от Вечного города, какое испытал Серов в свой первый приезд сюда, уже не было. По улице вдоль отеля пустили в обе стороны трамвай, и его железное громыхание буквально выводило из себя: какие же болваны руководят ныне городом, если додумались изгадить его этим современным варварством!

В ожидании отправленных на выставку картин Серов с женой ходили по музеям, и вновь потрясенно стоял он у фрески "Страшный суд" Микеланджело во дворце Ватикана. Казалось невероятным, что страдающий душевными и физическими болями человек мог в одиночку сотворить все это.

В специально построенном по проекту архитектора Щуко павильоне России на Международной выставке лишь двум художникам, Репину и Серову, с учетом их веса в современном искусстве, были отведены отдельные залы и предоставлена возможность выставить свои картины без предварительного жюри. Другие же теснились в общих залах.

Репин уже успел развесить свои работы, но встретиться с Ильей Ефимовичем Серову пока не довелось. Репинский зал не показался ему особо интересным. Экспозицию явно портили пяти-шестилетней давности картины "на злобу дня" - "Какой простор!" и "17 октября", изображавшая народное ликование в день опубликования царского манифеста. Последующие российские события показали, что эти восторги художника были, увы, неоправданными. В сравнении с репинской собственная экспозиция виделась предпочтительнее. Хотя Гиршман, разочарованный своим портретом, так и не отдал его на выставку, но все же удалось заполучить для нее портреты Таманьо, Орловой, Цетлин, Турчанинова, Иды Рубинштейн, виды царской охоты и такие работы, как "Баба в телеге" и "Лошади на взморье". Они должны показать его творчество в развитии, от вполне традиционных вещей до новых, таких, как "Ида Рубинштейн".

Узнав о прибытии из России своих последних работ, Серов появился на выставке в отличном расположении духа. Элегантно одетый, он сунул в зубы купленную у цветочницы алую розу и так прошествовал к павильону, чтобы дать указания, где какую картину повесить в его зале. И тут нос к носу столкнулся с Репиным.

- Антон, - вскричал Илья Ефимович, - вот удачно, что все же дождался тебя! Уже собирался уезжать из Рима, да было бы обидно не увидеть твои последние работы.

- Неужто из-за них задержались? - лукаво сощурился Серов.

- Честное слово! Все говорят, это что-то необычное.

- Так идемте, Илья Ефимович, посмотрим, - пригласил Серов в отведенный ему зал.

Он попросил рабочих-итальянцев открыть ящик, в котором находилась "Ида Рубинштейн". Картину выставили напоказ, и Серов выжидающе взглянул на Репина: что-то он скажет?

Репин же, казалось, проглотил язык. Он с изумлением и отражавшейся на лице оторопью рассматривал полотно. Рот его искривился в скептической гримасе, и наконец он выдавил:

- Это что же значит, Антон, кто это?

- Это Ида Рубинштейн, танцовщица в балетах Дягилева.

- И это ты ее написал вот такой?

- Я ее такой и написал, - с вызовом ответил Серов, уже понимая, что комплиментов ждать не приходится, картина не нравится Репину, вызывает у него протест.

- Вот как! - холодно процедил Репин. - Никогда бы не поверил, что это твоя рука. Желаю успеха! - саркастически буркнул он и, повернувшись, пошел к выходу.

По возвращении в отель Серов рассказал жене о встрече с Репиным и его реакции на портрет Иды Рубинштейн. Ольга Федоровна тоже не была в восторге от этого портрета, но мирилась с ним, принимая его как поиск новых для мужа форм живописной выразительности.

- Досадно, - с грустью констатировал Серов, - что мы так далеко разошлись с Репиным. Впрочем, и раньше, по поводу наших приобретений для Третьяковской галереи, у него появлялся совершенно нетерпимый тон. Кажется, ему трудно понять, что его собственный стиль не есть конечный путь живописи.

В середине апреля в Рим прибыли Александр Бенуа и Игорь Стравинский и по рекомендации Серова поселились в том же отеле "Италия". Когда Серов увлек Бенуа прогуляться по городу, тот рассказал, как захватила его работа над либретто нового балета.

- Сама идея поставить в центр пьесы балаганного Петрушку принадлежит Игорю Стравинскому. Он сочинил что-то вроде плача или отчаяния Петрушки, проиграл Дягилеву, и Сережа с его дьявольской интуицией тут же увидел здесь новаторство на грани гениальности и возможность создать балет о масленичных балаганах. Самому-то думать над этим некогда, но есть приятели, вроде Бенуа, весьма неравнодушные к кукольному действу. Вот он и впряг меня в одну упряжку со Стравинским.

- Как же вы работаете? - заинтересовался Серов.

- Для начала я, разумеется, прослушал все, что уже сочинил Игорь Федорович. Музыка, можешь поверить, необычная: в ней есть и гротеск, и страсти, и народные мотивы - особенно замечательна русская пляска, - и какая-то механика, подчеркивающая, что герои все же куклы. И вот под эту уже готовую музыку я и стал сочинять подобающий ей сюжет. Основных героев трое, и все они куклы балаганного театра, которым руководит Фокусник. Это Петрушка, Балерина и Арап. Петрушка влюблен в Балерину, но она предпочитает ему Арапа. Действие начинается на площади, где устраивает представление Фокусник. Там сходится простой народ - кормилицы и кучера, конюхи, приказники, появляются и купцы с сопровождающими их цыганами. А драма происходит в театре Фокусника, сначала в комнате Петрушки, а затем - у Арапа. Бедный Петрушка в отчаянии: только что, когда по приказу Фокусника они потешали зрителей пляской, он заметил, что Балерина слишком уж льнет к Арапу. Что ему делать? Как убедить ее, что он, Петрушка, более достоин ее любви? Вот тут и раздается крик отчаяния Петрушки, послуживший зерном, из которого стал расти балет.

Уже готова и третья картина - в комнате Арапа. Там есть заигрывания Балерины с Арапом и их совместный танец, переходящий в любовные игры. Совсем некстати для обоих в комнату врывается Петрушка. Арап в ярости, хватает свою саблю, пытается догнать и убить соперника. В конце концов выталкивает его на улицу.

- И вот сейчас, - продолжал Бенуа, - мы работаем над последней картиной - вновь на площади, где идет народное гулянье. Там и происходит развязка кукольной драмы. Но пока мы с Игорем не сошлись в главном. Я настаиваю на том, что Арап должен догнать на улице Петрушку и раскроить ему голову. Игорю же представляется, что Петрушка лишь прикидывается мертвым и, когда Фокусник тащит его безжизненное тело на свалку, вдруг оживает и издевательски хохочет - и над Фокусником, и над воображаемой победой Арапа, и прежде всего над самим собой, оплакивая горьким смехом свою неудавшуюся любовь к Балерине.

- Очень интересно! - с искренним восхищением сказал Серов. - Драма кукол - как драма людей.

- Вот-вот! - радостно подхватил Бенуа. - В этом-то вся и соль. Притом драма - на фоне праздничного веселья.

- Как с декорациями?

- Еще в Петербурге я написал кое-что - сцену площади с кукольным театром посреди, комнату Петрушки: на одной из ее стен портрет Фокусника - как ежеминутное напоминание Петрушке, кто его хозяин. Сережа и не ставил перед нами задачу завершить балет к римским гастролям. Но к парижскому сезону мы непременно должны успеть.

- Кто будет танцевать?

- Петрушку - Нижинский, Балерину, само собой, Карсавина. Других пока не знаю. Отберут Дягилев с Фокиным.

- Мне бы очень хотелось, - попросил Серов, - как-нибудь поприсутствовать, когда вы со Стравинским будете работать.

- Это не проблема. Может, что-нибудь подскажешь.

Возможность понаблюдать над совместным творчеством Стравинского и Бенуа представилась уже на следующий день. Присев к фортепиано в номере, Игорь Федорович начал наигрывать музыку заключительной сцены на площади. Один танцевальный номер сменялся другим. Серов уловил в мелодиях что-то напомнившее ему песню "Вдоль по Питерской" и другую - "Ах вы, сени мои, сени" и, воспользовавшись паузой, спросил, не ошибся ли он.

- Вы совершенно правы, - подтвердил Игорь Федорович. - В сцене народного гулянья должны звучать и народные песни, не так ли?

Он вновь заиграл - что-то цыганское, а затем, не отрываясь от игры, прокомментировал, что начинается пляска Ряженых. Вдруг, в апогее веселья, в плясовую музыку ворвалась резкая, тревожная нота, знаменуя появление на площади Петрушки, преследуемого Арапом. Короткая, пронзительная по красоте мелодия символизирует смерть Петрушки, пораженного Арапом. А в финале мажорный напев говорит о том, что Петрушка не умер, он бессмертен, возродился вновь.

- Блестяще! - вырвалось у Серова, когда Стравинский закончил игру. Он на минуту задумался и предложил: - А вот там, где танцы, не вставить ли еще один короткий эпизод? Я так понял, у вас этого нет. А какое же масленичное гулянье без дрессированного медведя? Надо бы и Мишку сюда с поводырем - для забавы толпы.

Стравинский с Бенуа переглянулись, и Бенуа сказал:

- А медведь-то действительно должен быть. Упустили.

Стравинский согласно кивнул головой:

- Это несложно. Я допишу представление медведя. Его тяжеловесность создаст нужный контраст перед бойким цыганским плясом.

К открытию выставки в Рим во главе с Дягилевым прибыла балетная труппа. Она успела дать несколько спектаклей в Монте-Карло, и, по словам Дягилева, гастроли прошли успешно. Но его более волновало, как обстоят дела с "Петрушкой". Уже завершенную музыку решено было прослушать в занимаемом Стравинским номере отеля. Бенуа кратко ознакомил собравшихся - кроме Серова и Дягилева, присутствовали Нижинский и Фокин - с сочиненным либретто. За ним занял место у фортепиано Стравинский. Как только отзвучала последняя нота, Дягилев порывисто встал и, подойдя к композитору, слегка сжал его худенькие плечи:

- Спасибо, Игорь Федорович. Я не ошибся в вас. По-моему, это прекрасно.

Повернувшись к Фокину, спросил:

- А как ваше впечатление, Михаил Михайлович, - с точки зрения основы для хореографии?

- Основа богатая, - без раздумий ответил Фокин. - Даже не говоря о плясках. Пока слушал, я уже думал о том, как воплотить в танцах эту любовную драму - между Петрушкой, Балериной и Арапом. Эта коллизия представляется мне весьма заманчивой. Тут все очень остро, есть и лирика, и гротеск.

- А что скажешь ты, Валентин Александрович? - Дягилев взглянул на Серова.

- Я слышал музыку и раньше и поздравил Игоря Федоровича с бесспорной удачей. Будем надеяться, что с танцами Михаил Михайлович не подкачает.

- Как, Шура, декорации и костюмы? - спросил Дягилев у Бенуа.

- Ты же знаешь, - с некоторым даже вызовом ответил тот, - большую часть я сделал еще в Петербурге. К нашему приезду в Париж их туда доставят. Остальное закончил здесь, в Риме.

- Покажешь, - тоном приказа бросил Дягилев.

- Когда угодно, - пожал плечами Бенуа.

- Теперь все будет зависеть от вас, - вновь обратился Дягилев к Фокину. - Времени в обрез. Репетиции танцев в "Петрушке" придется совмещать со спектаклями в театре "Констанца". Успеете?

- Постараемся, - заверил Фокин.

- Надо очень постараться, - жестковато уточнил Дягилев. - Теперь я вижу, что именно "Петрушка" может стать ударным номером парижских выступлений. Они тревожат меня. Говорят, мало взять штурмом крепость. Важно и удержаться в ней. Сейчас, когда мы сформировали самостоятельную труппу, и здесь, и особенно в Париже будет решаться все наше будущее. Кстати, как занавес к "Шехеразаде"?

Наступила очередь отчитаться и Серову.

- По пути сюда мы останавливались с женой в Париже, и я договорился с живущими там супругами Ефимовыми, они оба художники, что они выполнят подготовительную часть по моему эскизу. Как только приеду туда, буду заканчивать вместе с ними.

- Это надежные люди:

- С ненадежными я не связываюсь. Подвести не должны.

Дягилев долгим взглядом посмотрел на Фокина, Бенуа и Нижинского и командирским тоном подвел итог:

- Мы не можем терять ни одного дня. В нашем распоряжении примерно месяц. Парижские выступления начнем с "Карнавала" и новых балетов - "Нарцисс" и "Призрак розы". А спустя неделю покажем вторую программу - вместе с "Шехеразадой" пойдет и "Петрушка". Афиши уже сделаны, отступать нам некуда. Впрочем, - усмехнулся он, - это и не в наших обычаях.

Спектакли русского балета в театре "Констанца" начались одновременно с открытием Международной художественной выставки. В "Шехеразаде", как заметил Серов, заменили исполнительницу роли любимой жены шаха - Зобеиды. О причине замены ему объяснили, что Ида Рубинштейн предпочла в этом сезоне сколотить собственную труппу и готовить в Париже постановку специально написанной для нее итальянцем Габриэле Д'Аннунцио мистерии "Мучения св. Себастьяна" на музыку Дебюсси. Вместо Рубинштейн в балете была занята ныне Тамара Карсавина, и в ее исполнении роковая и обольстительная Зобеида выглядела, быть может, не столь эффектно - мягче и женственнее.

Из новых спектаклей наиболее удачно, по мнению Серова, получился "Призрак розы". Карсавина танцевала в нем поистине блистательно. Ее героиня только что вернулась домой с бала. О нем напоминает роза, приколотая к корсажу платья. Как чудесно там было! Утомленная, она присаживается в кресло и незаметно засыпает. Во сне ей видятся розы, и - что за диво! - цветок воплощается в юношу с гибкими, вкрадчивыми движениями. Он тихо приближается к ней, заставляет подняться с кресла и увлекает в легком, как мечта, вальсе. Карсавина и Нижинский создали волшебную по красоте танцевальную сюиту, и сожаление героини, что с приближением утра ее дивный сон кончился и явившийся ей призрак розы ускользнул в открытое окно, полностью разделила и публика, наградившая исполнителей взрывом аплодисментов.

Вопреки откровенному недоброжелательству, с каким встретили приезд дягилевской труппы некоторые римские и миланские газеты - из опасений, что русские танцоры создадут конкуренцию итальянской опере, - и несмотря на угрозы, что спектакли освищут клакеры, энтузиазм зрителей смешал все карты, вынудив прессу признать: русский балет стоит своей славы. И лишь немногие знали, какой ценой даются эти выступления: днем в плохо приспособленном душном зале шли репетиции на ходу создаваемого Фокиным "Петрушки", и времени на отдых у артистов почти не оставалось.

К Александру Бенуа, дабы он не особо скучал, вскоре присоединилась приехавшая из Швейцарии жена, Анна Карловна, а к Тамаре Карсавиной - ее брат, Лев Платонович, уже заявивший о себе как историк и религиозный мыслитель, и, когда выдавался свободный денек, три пары - Серовы, Бенуа и Карсавины - бродили по Риму вместе, а иногда и уезжали полюбоваться окрестностями. При этом Александр Бенуа, претендовавший на знание чуть ли не всей истории мирового искусства, выступал экскурсоводом, а Тамара Карсавина очень тонко подсмеивалась над ним: ее, кажется, забавляла роль всезнайки, которую с таким пылом исполнял Бенуа.

Выслушав его пространные пояснения во время прогулки в Альбано, Карсавина с преувеличенным восторгом воскликнула:

- Как, неужели Александр Иванов действительно писал эту оливковую рощу? Не может быть!

- Я уверяю вас, что это та самая роща! - запальчиво отвечал Бенуа, не замечая, как лукаво блестят глаза балерины, как озорно подмигивает она идущему рядом с ней брату и как улыбаются Серов с женой: им-то очевидно, что Бенуа стал жертвой невинной игры, которую ведет с ним Карсавина.

- Именно в этой роще, - тоном ментора продолжал Бенуа, - Иванов написал несколько этюдов к "Явлению Христа народу".

- Так это же историческое место! - Восторг Карсавиной, казалось, не знал предела. - Давайте отдохнем в тени и как следует осмотримся. Я непременно расскажу подругам, куда вы нас сегодня завели.

- Конечно, - польщенный тем, что молодая спутница оценила его эрудицию, тут же согласился Бенуа, - это место стоит того, чтобы задержаться здесь.

Лев Платонович галантно снял с себя куртку и расстелил на траве. Карсавина с грацией, которая отмечала каждое ее движение, присела, сорвала ромашку у ног и царственным жестом протянула цветок Бенуа:

- Это вам, Александр Николаевич, в награду за чрезвычайно поучительные объяснения.

Особо выделенное Карсавиной слово "чрезвычайно" и веселый смех всей компании наконец отрезвили словоохотливого гида. До него кое-что стало доходить, и, поменяв амплуа, он со светской улыбкой ответил:

- Тамара Платоновна, вы вдохновляюще действуете на меня не только на сцене.

- Саша, что с тобой? - Анна Карловна, вложив в слова укор, шутливо погрозила мужу пальцем. - Ты сегодня какой-то особо говорливый!

Теперь к общему смеху присоединился и сам покрасневший от смущения Бенуа.

- Как тут хорошо! - вечером, когда они вернулись в отель, поделилась впечатлениями Ольга Федоровна. - Честное слово, за домашней суетой я почти забыла, что можно жить иначе.

- Подожди, - обняв жену за плечи, с улыбкой напомнил ей Серов, - у нас еще впереди Париж.

В Париже весна уже сменилась летом. Как и год назад, огромный, свыше тридцати метров длиной, молельный зал домовой церкви Шапель на бульваре Инвалидов стал для Серова мастерской, где предстояло написать занавес к "Шехеразаде".

За то время, пока он находился в Риме, супруги Ефимовы исправно выполнили подготовительную часть - по его эскизам нанесли на холст рисунок шахской охоты. Справа на полотне видны всадники - это шах со своей свитой возвращается домой. Один из всадников держит на руке сокола. Перед ними скачут леопарды, лань. Слева, в пышной зелени, виден уже и шахский дворец, а на заднем плане - панорама моря с барашками волн и скользящими к берегу парусными лодками.

- Неплохо, - скупо оценил труд своих помощников Серов.

Теперь надо оживить рисунок красками, создать живописную симфонию, не контрастирующую с яркими декорациями Бакста, а как бы дополняющую ее - в тех же, но более сдержанных красно-зеленых тонах. С таким занавесом первая часть балета, в котором прежде лишь музыка и текст либретто подсказывали зрителю пролог действия - сцену шахской охоты, обретала законченное масштабно-зрительное решение.

Солнечный свет, проникавший из окон церкви, вновь, как и при работе над портретом Иды Рубинштейн, вступил с художником в свою игру. Тогда он заставлял сверкать браслеты и перстни на руках обнаженной танцовщицы, теперь же изумрудом вспыхивал на морских волнах, пламенел на костюмах шахских служителей.

Напряженный труд длился по двенадцать часов в сутки. Лишь вечера были свободны, и Серовы отправлялись в театр "Шатле", где, как и в первый балетный сезон, проходили спектакли дягилевской труппы. Пока все шло успешно, и новые, оформленные Бакстом постановки - "Призрак розы" и "Нарцисс" - были встречены парижанами с энтузиазмом, вызывавшим у Дягилева кружившее голову предчувствие, что парижский триумф, если не выйдет осечки с "Петрушкой", может быть повторен в третий раз.

Здесь, в Париже, Серов ознакомился с немало польстившим его самолюбию отзывом на римскую выставку Александра Бенуа, опубликованным в петербургской газете "Речь". "Прекрасная мысль, - писал Бенуа, - была предоставить целую комнату Серову. До сих пор Серов не был как-то по заслугам оценен на Западе. Его все принимали за "трезвого реалиста", за "продолжателя Репина", за "русского Цорна". Ныне же ясно, что Серов просто один из чудеснейших художников нашего времени, настоящий красавец живописец, "классик", занимающий обособленное, совершенно свободное, самостоятельное положение... Если и короновать кого-либо на Капитолии за нынешнюю выставку, так это именно его, и только его".

Бенуа превозносил "благородство" искусства Серова, его "гордую скромность", "исключительный вкус", считал портрет княгини Орловой таким же "чудом живописи", как "Иннокентий X" Веласкеса, хвалил "крепость линий" и "изящество стиля" в "Иде Рубинштейн" и напоследок еще раз повторил, что короновать на римской выставке можно лишь двоих - Серова и сербского скульптора Мештровича.

Дождавшись премьеры "Петрушки", Ольга Федоровна, изрядно тосковавшая по Антону, уехала за ним в Берк.

Между тем накануне произошел ошеломивший всю труппу конфликт между Бенуа и Бакстом. По прибытии из Петербурга декораций к "Петрушке" Бенуа с огорчением заметил, что одна из них, с изображением комнаты Петрушки, изрядно попорчена в дороге, и более всего пострадал портрет Фокусника на стене. Из-за нарыва на локте, причинявшего ему сильную боль, Бенуа не мог сам поправить портрет, и за реставрацию взялся Бакст. Его работу сам автор смог оценить лишь на генеральной репетиции в театре "Шатле". Неожиданно для многих, невзирая на присутствие в театре избранной публики и прессы, Бенуа вдруг громогласно закатил скандал Баксту.

- Что ты сделал! - выскочив на сцену, заорал он, тыкая пальцем в портрет Фокусника и потрясая папкой со своими эскизами. - Ты все испортил! Это уже не мой Фокусник. Черт знает что! Снять декорацию, немедленно снять!!!

Швырнув папку на сцену, он, красный от гнева, выбежал из театра.

Не потерявший самообладания Дягилев принес извинения публике и приказал продолжить репетицию.

- Я понимаю, - потерянно бормотал после ее окончания Бакст, - почему Бенуа так ненавидит меня. Он до сих пор не может простить мне, что автором "Шехеразады" назван я, а не он. Зависть, мелкая, подлая зависть!

- Я поговорю с ним, - пообещал Серов и вместе с женой Бенуа поехал в отель, чтобы попытаться притушить так некстати вспыхнувшую вражду былых сподвижников.

- Успокойся, Шура, - увещевал он друга. - Я взял твои эскизы и по ним верну портрету Фокусника первоначальный вид. Подумай, время ли сводить сейчас, тем более на глазах посторонних, давние счеты?

- А ты что же, защищаешь их, Бакста и Дягилева? Они же обокрали меня. Этот тихий Бакст нагло присвоил себе мой, только мой, замысел "Шехеразады", а теперь так же втихаря искажает замысел "Петрушки". Сколько же можно все это терпеть! Сыт я всем этим по горло! И ты с ними заодно? Ты, Серов, тоже меня возмущаешь. Однажды я дал себе слово, что с Дягилевым и Бакстом у меня все кончено. Но меня сумели уговорить. Хватит, с меня достаточно! Пусть другой олух надевает на себя хомут художественного руководителя и позволяет Дягилеву водить его за нос. Точка - разрыв навсегда!

- Не веди себя как истеричная барышня! - сурово осадил его Серов. - Даю слово, что досконально разберусь, кто же действительный автор "Шехеразады". И если прав ты, я сумею убедить Дягилева восстановить справедливость.

- А я уже не верю тебе, - продолжал, как помешанный, орать Бенуа. - Ты слишком спелся со всей этой компанией!

- Извините его, Валентин Александрович, - вступилась за мужа Анна Карловна. - Боюсь, нарыв на руке подействовал и на его сознание.

К тому времени занавес к "Шехеразаде" был закончен и отвезен в театр "Шатле", и Серов имел возможность разобраться с авторством балета. Результаты исследования оказались не в пользу Бенуа. По общему мнению, авторами были все же Бакст и Дягилев, хотя кое-какой вклад внес и Александр Николаевич. Обо всем этом Серов посчитал нужным сообщить в письме Бенуа, продолжавшему обитать отшельником в номере отеля. Встречаться с ним еще раз и вновь выслушивать его истерические припадки желания уже не было. Заключая письмо, начатое обращением "Милый Шура!", Серов грустно заметил, что со стороны Бенуа прорвалась по отношению к Баксту "сила ненависти, годами скопившаяся". "Поражен и подавлен", - скорбно резюмировал он свое послание, сохраняя слабую надежду, что Бенуа, быть может, одумается и признает несправедливость его грубого выпада против Бакста.

Премьера "Петрушки" окончательно убедила труппу, что мечта Дягилева вновь покорить русскими балетами парижан сбылась. Счастливый сплав, достигнутый в "Жар-птице" благодаря совместной работе музыканта, художника и хореографа, с еще большей яркостью осуществился в "Петрушке". Карсавина и особенно Нижинский сотворили маленькое, изящное чудо. Роль страдающего Петрушки с виртуозно выраженными в танце порывами надежды и взрывами отчаяния была будто специально создана для воплощения ее Вацлавом Нижинским. "Гений", "волшебник танца" - восторженно писали о нем парижские газеты. Стравинский же в день премьеры был удостоен похвалы присутствовавшего на ней прославленного итальянского маэстро Джакомо Пуччини.

Полное удовлетворение испытывал после этого вечера и Серов. "Шехеразада", шедшая следом за "Петрушкой", имела еще больший успех, чем в прошлом году. Аплодисменты зазвучали сразу, как только оркестр заиграл увертюру и зрители увидели написанный им занавес.

Взвешивая свои впечатления за эти дни в Париже, Серов должен был признать, что никакое иное из виденных им здесь зрелищ не могло сравниться по красоте, гармоничности, отделке всего целого с балетами Дягилева. Мистерия Д'Аннунцио, в которой Ида Рубинштейн исполняла главную роль св. Себастьяна, выглядела сухой, натужно-вымученной. Бледнее были и спектакли итальянской труппы в театре "Гете лирик" с участием Шаляпина. Сам Федор выступал с полной отдачей и в "Доне Карлосе", и в "Севильском цирюльнике", но без отвечавшей уровню его исполнения поддержки других актеров и он не был способен вызвать у зрителей энтузиазм, какой они проявляли при посещении русских балетов.

Инцидент с коленопреклонением Шаляпина в Мариинском театре все еще болезненно саднил сердце, и гордость удержала Серова от желания пойти за кулисы и встретиться с Федором. Раз виноват, пусть и несет до искупления этот крест. И все же на душе было нехорошо: сначала Шаляпин, теперь и Бенуа... Из-за своей бескомпромиссности, нежелания прощать другим непозволительные, по его мнению, слабости он терял старых, испытанных друзей.

Поездка в Лондон, куда после окончания парижских гастролей направилась дягилевская труппа, не вызвала в Серове особо волнующих эмоций. Визит в английскую столицу был слишком кратковременным, чтобы по достоинству оценить ее холодноватое очарование. Да и публика в театре "Ковент-Гарден", украшенном в честь высоких гостей, прибывших на коронацию Георга V, тысячами роз, была весьма специфичной - представители королевских домов всей Европы, раджи, махараджи... Сдержанные аплодисменты звучали, из-за неснимаемых с рук перчаток, подобно шелесту сухих осенних листьев.

Имея в виду особенность этой аудитории и не надеясь с первого раза сломить всем известный консерватизм англичан, Дягилев не рискнул показать в Лондоне такие новаторские балеты, как "Жар-птица" и "Петрушка", и слишком смелую по своей чувственности "Клеопатру". Лондонский репертуар состоял из спектаклей романтического плана - "Карнавал", "Павильон Армиды", "Сильфиды" и "Призрак розы". Единственное исключение было сделано для "Шехеразады".

Не дожидаясь представления здесь балета на музыку Римского-Корсакова, Серов решил возвратиться на теплоходе в Россию. Перед отъездом зашел попрощаться в номер, который занимал Дягилев.

Сергей Павлович был радостно возбужден - собирался на великосветский прием, который устраивала в честь русских артистов благоволившая к ним леди Рипон.

- Как, уже уезжаешь? - Он удивленно вскинул брови.

- Напрасно, Валентин. Стоило бы задержаться. В ближайшие дни на наши балеты пойдет иная публика, и они не будут так скромничать в проявлении своих чувств.

- Пора, - вздохнул Серов, - семья заждалась, да и сам заскучал.

- Ох уж эти семьи! - снисходительно усмехнулся не знавший подобных проблем Дягилев. - Ты не забыл, что к следующему сезону я жду от тебя декораций к "Дафнису и Хлое"? Эта тема увлекает и Бакста. Посмотрим, кто из вас сделает лучше. А может, оформите на пару? Надеюсь, не подеретесь из-за лавров первенства, как наш милейший Шура Бенуа.

- И я надеюсь, - в раздумье ответил Серов.

- Мне предложили, - живо продолжил Дягилев, - вновь выступить в Лондоне осенью. Покажем "Лебединое озеро" и "Жизель", а танцевать будет - никогда не угадаешь, кто! - сама Кшесинская!

- Опять она?! Напрасно, - буркнул Серов.

- После нашего прошлогоднего успеха Матильда Феликсовна настроена совсем иначе, и мы помирились.

- Надолго ли? - опять подал скептическую реплику Серов. - А что с твоими планами выступлений в России?

В Париже Дягилев как-то обмолвился, что теперь самая заветная его мечта - показать новые спектакли, созданные для европейского зрителя, - "Клеопатру", "Шехеразаду" и балеты на музыку Стравинского - на петербургской или московской сцене. Ему было досадно, что отечественные зрители до сих пор не видели их.

- От этих планов я не отказываюсь, - ответил Дягилев. - Заграничная слава - лишь полдела. Главное, чтобы оценили на родине. Осенью займусь этим вплотную.

Дягилев тщательно причесал у зеркала густые темные волосы, еще раз придирчиво осмотрел себя с ног до головы и, завладев рукой Серова, крепко сжал ее:

- После разрыва с Бенуа я особенно ценю твою поддержку. Хочешь - займи освобожденное им место художественного руководителя труппы. Подумай. Привет Ольге Федоровне и твоим славным детишкам. Спасибо тебе за рисунок Вацлава. Ты передал в нем энергию готового к прыжку льва.

У подъезда отеля Дягилева и собиравшихся ехать вместе с ним на прием к леди Рипон ожидало несколько закрытых экипажей. Вышедший с Дягилевым Серов попрощался и с другими членами труппы - Карсавиной, Нижинским, Фокиным. Бакста среди них не было: еще ранее он укатил за свежими восточными впечатлениями в Алжир.

Последний раз кивнув ему, Дягилев ступил на подножку кареты, и, глядя на него, Серов подумал: вот человек, который, ломая преграды, все же достиг когда-то поставленной блистательной цели - прославить русское искусство за пределами России.

Пока Серов, огибая морем Северную Европу, возвращался домой, во французском курортном городке Виши сошлись на отдыхе Константин Коровин и Федор Шаляпин. До этого они коротко повстречались в Париже, и именно Шаляпин рекомендовал приятелю поехать в Виши и обещал, что вскоре присоединится к нему, чтобы подлечить травмированную во время спектакля ногу.

С некоторых пор Коровин, бывая во Франции, особенно полюбил ее южные провинции: сама природа там отвечала его потребностям писать в радостной, солнечной цветовой гамме. Уже в день приезда в Виши Коровин понял, что с живописной стороны это местечко отнюдь его не разочарует. Осмотрев городок, он выбрал для жилья небольшой отель в старой части города, расположенный в уютном, примыкавшем к саду особняке. Предусмотрительно нацепленный на пиджак орден Почетного легиона, полученный за участие в парижской Всемирной выставке 1900 года, произвел на хозяек отеля, двух сестер, пожилых вдов, подобающее его статусу впечатление, и Коровину был предоставлен лучший номер с окнами в сад. С утра он отправлялся на этюды, писал уличные кафе, беспечно фланирующих вдоль набережной реки Альс отдыхающих, изменчивый свет фонарей, бросавший отблески на зелень парков в душную южную ночь.

В начале июля в Виши наконец явился и Шаляпин. Он тоже оценил уединение уютного особняка, заняв номер по соседству. В Париже у них как-то не получилось поговорить по душам, но Коровину бросилось в глаза удрученное состояние Федора Ивановича. Друг выглядел усталым, измученным. Тот же отпечаток гнетущих его скорбных мыслей был на лице Шаляпина, когда он приехал в Виши.

За обедом в небольшом ресторанчике Шаляпин после пары рюмок коньяка все же дал волю одолевавшим его чувствам:

- Вот эта история в Мариинском театре, на представлении "Бориса Годунова", отравила мне жизнь. Покоя, Константин, уже нет. Думал, хоть вдали от России забудут обо всем. Ан нет, и здесь достали, сволочи! Теперь каждый паршивый студентишка считает своим долгом оскорбить, унизить меня. Весной, в поезде, по дороге в Монте-Карло, привязалась ко мне такая вот сопливая компания соотечественников - приказчики, курсистки, и мало того, что обругали по-хамски, да еще и хулиганскую бумажку со словом "холоп" на дверь купе прилепили. А в Монте-Карло нахожу дома конверт, и в нем моя фотография, которую когда-то с теплыми словами Плеханову подарил. И на ней надпись, что, мол, возвращается за ненадобностью. Так что мне делать теперь, Костя? Может, публично объясниться через газету, что не знал и не ведал я во время того спектакля о поданной хором театра петиции насчет повышения жалованья и в угол был загнан, когда они, пав на колени, царский гимн вдруг запели?

- Не надо ни в какие объяснения вступать, - твердо высказал свое мнение Коровин. - Да и время уже ушло. О той истории уж все забывать стали. А ежели ты сам напомнишь, все страсти, против тебя направленные, вновь взыграют. Ты же, Федор, знаменитость, тебя вся Россия знает. И многим лестно пальцем в тебя ткнуть и тем как бы и себя возвеличить: я-то, мол, маленький человек, а такого не допускаю!

Выпив еще рюмку, Шаляпин с горечью продолжил:

- И как обидно мне было, Костя, получить в Монте-Карло пакет этих газетных вырезок от Серова с укоряющей припиской: что, дескать, за беда такая и тебя на карачки опустила? Вот от него, от друга, я этого не ожидал. Как же не догадался он, что не было у меня тогда иного выхода!

- Я знаю, - понимающе склонил голову Коровин, - он и мне об этом говорил. Я убеждал его, что невиновен ты, Федор, а кому-то выгодно сейчас грязью тебя измазать. И все же я его тогда не убедил. Он такой, этот Антон! Пока фактами его не прижмешь, что все не так было, как газеты изложили, от своего не отступится.

- В Париже увидел его в театре, на представлении "Мучений св. Себастьяна". Хотел подойти, объясниться. Но чувствую - не могу, стыдно. Так и ушел, не досидев до конца.

- Вот что, Федор, - решительно заявил по окончании обеда Коровин, - послушай моего совета. Выкинь все эти мысли из головы, развейся. Я тут, недалеко от города, отличное местечко обнаружил - скалы, водопадик, под ним водоем, где тамошний ресторатор форель разводит. Разрешает рыбку половить, чтоб тут же ее, жареную, и покушать. Да ловить-то чем предлагает? Сачком! - Коровин заразительно рассмеялся. - Так давай вспомним былое, завтра же махнем туда и покажем ему, как по-нашему, по-русски, рыбу ловят. Помнишь рыбалку на Нерли, а?

Энтузиазм приятеля сломил слабое сопротивление Шаляпина, и после похода к горному ресторанчику, ознаменованного установлением дружеских отношений с владевшей им супружеской парой, в настроении Федора Ивановича обозначилась перемена к лучшему. Чело его разгладилось, тоска прошла, он охотно шутил и смеялся шуткам приятеля.

Однажды, выпив сухого вина, Шаляпин вальяжно сидел в коровинском номере, загорелый, в светлом летнем костюме, наслаждаясь беседой и ясным, приветливым днем. И Коровина вдруг осенило:

- Сделай одолжение, Федя, не покидай меня, по крайней мере до обеда. Как ты сейчас великолепен и как мне хочется писать тебя!

Благодушно настроенный Шаляпин не возражал. В эти два дня терпеливого позирования в комнате, пронизанной солнцем, Коровин, забавляя друга, чтобы поддержать его настрой, веселыми историями, на кои был мастер, быстро и вдохновенно написал свой лучший портрет великого певца. На нем зелень сада словно приносит в комнату легкое дыхание утра, дополняет красочную гамму букета цветов на столе и фруктов в вазе. Шаляпин, сидящий возле стола с небрежно покоящейся на нем рукой, выглядит счастливым, упоенным жизнью.

Увидев законченную работу, он с оттенком грусти сказал:

- Да кто ж, глядя на сей портрет, поверит, что еще неделю назад я был сам не свой и всерьез подумывал, стоит ли возвращаться в Россию, где поливают меня помоями? И отчего, Костя, ты не приехал во Францию раньше? Мне так нужна была эта встреча с тобой!