Вдохновенный труд. Менделеев

Портрет Менделеева вызвал много шума. Главные споры вспыхнули вокруг того, что в отзывах было названо «обстановкой». Ярошенко написал ученого за рабочей конторкой в старой университетской лаборатории — на первом плане колбы, реторты, воронки, высокие стаканы, заполненные реактивами, и прочее оборудование.

«Обстановка» многим не понравилась: не то, как написано, а вообще — зачем она? Одни полагали, что «обстановка» мешает портрету, что «банки и склянки» следовало убрать на задний план; другие увидели в «обстановке» оригинальничание и «недоумочные претензии»; третьи рассердились: всем известно, что Менделеев — химик, важно показать его лицо, а не специальность; четвертые твердили свое, про тенденцию, про идейность: «странное и довольно упрямое направление таланта — ничего не написать просто, а все либо с химической, либо с механической идейностью».

Замысел портрета наводит на размышления. Казалось, именно Ярошенко должен был потянуться писать не «склянки», а лицо Менделеева. «Склянки» — первое, что бросается в глаза, когда входишь в лабораторию ученого; написанные художником, они отвлекают внимание от главного, от лица, и вместе помогают создать портрет достаточно выразительный, эффектный, но без постижения главного — личности, лица. Ярошенко хорошо знал лицо Менделеева: они близкие друзья; Ярошенко едва не самый частый гость в доме Менделеева. К живописным эффектам его не влечет. Но ему понадобилась «обстановка».

Ярошенко писал Менделеева дважды. Некоторые, правда, и в картине «Мечтатель» увидели не более чем новый портрет ученого. Поленов писал жене: «Ярошенко сделал в натуральную величину спящего Менделеева ужасно».

Ярошенко видел Менделеева оживленным и мрачным, беседующим, молчаливым, задумчивым, спящим, он видел Менделеева за чаем, за чтением, за шахматами, на открытии выставок и у себя на «субботах», он путешествовал с Менделеевым по Кавказу (из Минеральных Вод, через Владикавказ, по Военно-Грузинской дороге, в Тифлис и Баку), видел Менделеева на горных перевалах, среди скал, близ мчащихся по острым камням прозрачных рек и пенящихся водопадов, на морском берегу, на ярких восточных базарах, между красными, желтыми, зелеными, оранжевыми холмами сваленных прямо на землю овощей и фруктов и в тесных лавчонках, где на прилавках пестрели узорами ковры и шелковые ткани, — возможностей пооригинальничать, написать портрет с претензией было предостаточно, — он написал Менделеева в старой университетской лаборатории, лишний раз напоминая всем, что Менделеев — химик (иных это чрезвычайно раздражило).

В первом ярошенковском портрете Менделеева, акварельном, тоже есть «обстановка» — ученый изображен в красной мантии и черном берете доктора Эдинбургского университета (одновременно с Ярошенко и тоже акварелью Менделеева в мантии писал Репин). «Менделеев в мантии» оказался как бы подготовкой к новому портрету, начатому, видимо, сразу следом за ним. В акварельном портрете немало найдено — и найдено удачно: поза в кресле, поворот головы, книга в руках, выражение глаз (прочитано что-то и натолкнуло на раздумья глубокие и важные). Но ничего из акварельного в новый портрет Ярошенко не берет. «Менделеев в мантии» потянул за собой ничем на него не похожий портрет Менделеева в лаборатории.

Сотрудница ученого, Ольга Озаровская, вспоминает: «Жизнь Менделеева, жизнь изо дня в день, из часу в час являла собою непрерывную цепь труда... Жизнь эта поражала несоответствием между напряженностью труда и остальным общим поведением человека, как питание, движение, отношение к здоровью и болезни и пр.»

Труд — вот что видел Ярошенко, встречаясь с Менделеевым. Беседы, молчание, картины, шахматы, чтение были не уходом от труда — скорей, переходом от одной части труда к другой, осмыслением того, что сделано, или того, что сейчас предстоит сделать; подчас сама беседа, книга, картина, шахматная партия давали новый поворот мыслям, открывали новую область приложения сил. Путешествие по Кавказу — горные дороги, бурные реки, восточные базары — имело конечной целью бакинские нефтяные промыслы, изучение возможностей увеличения добычи нефти и разработку способов ее транспортировки.

Менделеев на портрете Ярошенко целиком погружен в работу; банки, пробирки, реактивы — исходное, материал или средство проверки научной идеи. Менделеев не переливает состав из одной «склянки» в другую, не колдует над кипящей в реторте жидкостью. Менделеев думает. Он замер у своей высокой конторки, тонкие пальцы правой руки, сжимая перо, легко касаются огромного лба, взгляд прикован к лежащим на конторке бумагам — мы, кажется, присутствуем при рождении идеи, которая, вот-вот закрепленная на бумаге, еще одной нитью крепко свяжет этого человека с вечностью.

Остряк-рецензент объявил, что Менделеев между «склянок» похож на аптекаря. Ложь! Ярошенковский Менделеев похож на поэта. Через несколько лет, когда Ярошенко напишет своего неудавшегося «Мечтателя» (прототип — Менделеев), критики будут путаться: «ученый», «поэт»... Но не пошлый лубочный «поэт», запустивший пальцы во встрепанную шевелюру и неудержимо разбежавшийся пером по бумаге, а поэт подлинный. «Вдохновенный труд», — говорил о своей работе Пушкин: «я знал и труд, и вдохновенье».

Сотрудница Менделеева, рассказывая о нем, припоминает афоризм: «Гениальность — это просто из ряда вон выходящая неутомимость в труде». Утверждение, конечно, спорное, но на ярошенковском портрете передано это неутомимое напряжение гениального труженика. «Обстановка» — реторты, колбы, трубки — это часы, дни, недели поисков, бессонные ночи, утра, полные надежды, счастливые вечера, когда заработано право сделать выводы. И есть что-то необыкновенно нужное в том, что между ученым и зрителем нагромождены реторты, колбы, трубки, что «химия» не превращена художником в удачливо найденный фон.

Семь лет спустя Ярошенко напишет портрет своего друга, талантливого врача Николая Петровича Симановского. Доктор Симановский молод, блестящ, красив. Он изображен стоящим спиной к письменному столу, небрежно на него опершимся. На столе, за спиной Симановского, колба, гальванический прибор, книга. Зрители понимают, что доктор учен и трудолюбив, но написан он не работающим: красивый доктор знает разницу между трудом и отдыхом — работая, он работает, беседуя, беседует, появляясь на выставке, любуется картинами.

Лаборатория на портрете Менделеева — не фон, а образ.

На той же Четырнадцатой передвижной 1886 года, где появился портрет Менделеева, был выставлен написанный Крамским портрет астронома Струве. Старый астроном изображен в обсерватории, у телескопа. К этому портрету тоже прицепили словцо «обстановка». Критики оба портрета ругали скопом. Но, быть может, назрела потребность показать великий труд, который выдирает человека из мглистой повседневности, помогает увидеть идеалы, заглянуть в завтра?..

Вряд ли после «Стрепетовой» и «Глеба Успенского» Ярошенко, принимаясь за портрет Менделеева, не думал об общем, о типе. В акварельном портрете Менделеева это общее проглядывает, хотя и приглушенное сильно переданной своеобычной внешностью ученого и поражающей необычностью одежды. Возможно, «обстановка» была попыткой художника по-новому, иначе, нежели в других работах, проложить путь от портрета к типу, свести портрет и «этюд», прийти к портрету-картине.

Крамской предпринял несколько таких попыток, успешной оказалась одна — «Некрасов в период «Последних песен». Но смысл работы Крамского над этим полотном не в том, что он удачно нашел «обстановку», а в изменении замысла и его масштаба. От первой мысли написать больного поэта «на подушках» Крамской пришел в конце концов к картине о победе Поэзии над смертью, о бессмертии Поэта. Астроном Струве в обсерватории — хороший портрет, но определение «картина» к определению «портрет» здесь «не желает» прибавляться.

«Менделеев в лаборатории» был задуман Ярошенко как портрет и не перерос рамок портрета. Углубить одно лицо до типа, открыть в одном лице эпоху на этот раз ему не было суждено.