Путешествие 1908 года

(Рим - Неаполь - Капри - Венеция)

1908 год начался поездками в Москву и в Петербург... Вернувшись в Киев, стал собираться в Италию. Приехала сестра, и мы втроем¹ обсуждаем план нашего путешествия на Краков, Вену, Рим, Неаполь, Капри, обратно на Флоренцию, Пизу, Венецию. В конце февраля пустились в путь. Первая остановка - Краков. На вокзале встречает нас супруга покойного Станиславского. Мы осматриваем его посмертную выставку; на ней был и портрет покойного художника моей работы, про который он сказал когда-то: "Вот хороший портрет для моей посмертной выставки"². Предсказание сбылось. Выставка интересная, любовно составленная. Успех большой. Из Кракова она проедет в Львов, Варшаву, Вену (из Варшавы, в день открытия, тамошние художники прислали мне приветственную телеграмму). Как и в предыдущий раз, мы осматривали все наиболее примечательное в Кракове - музеи, костелы. Мои симпатии к Кракову были неизменны. Двинулись в Вену. С Вены началась подлинная "заграница". А вот и Италия. Миновав Венецию, Флоренцию, мы прямым путем проехали в Рим. Надо было видеть, как восхищалась сестра всем на пути от самой Понтеббы до Рима. Ведь она всю жизнь, много читая об Италии, мечтала попасть туда, и вот сейчас, уже пятидесятилетней, она видит осуществленными свои грезы: видит Рим, Сан Пьетро, она летает по улицам Вечного города, как по своей Уфе. Незнание языка мало ее смущало: сообразительная, быстрая и предприимчивая, она всюду как-то поспевала. К тому же и Ольга скоро усвоила итальянскую речь и стала нашим чичероне. День за днем пролетали в осмотре древних базилик, музеев, окрестностей Рима. Восхищению, восторгам не было конца. Вечером мои спутницы возвращались усталые, но счастливые, на свою Виа Аврора, в пансион милейшей Марии Розада, и обмен впечатлений продолжался до тех пор, пока сон не сковывал глаз. А там, завтра, новые впечатления: Палатин, Квиринал, стада англичанок, несущихся к Колизею. Всюду музыка, везде чувствуешь благословенную страну, прекрасную Италию - "Italia la bella". С грустью простились мы с Римом, но впереди у нас Неаполь, и лица вновь светлы и радостны. Весенняя природа, опаловый залив, дымящийся Везувий, а там мерещатся Капри, Иския, берега Сорренто, и все Это ожидает нас, вольных, как птицы, помолодевших, счастливых.

В Неаполе расположились мы в старом доме, именуемом отель "Палаццо донна Анна". Палаццо полно легенд, связанных с погибшей когда-то в нем трагической какой-то донной Анной. Морской прибой бьет о стены старого романтического палаццо. Там, в этом старом отеле, нам не было жарко. Он весь был пронизан сыростью. По вечерам мы затапливали камин и, сидя у огня, прислушивались к каким-то таинственным шорохам и стонам, кои были плодом нашего воображения. В окна виден был Везувий, по вечерам напоминавший нам своим огненным дыханием судьбу двух несчастных городов...

Жизнь, пестрая, южная, кипела кругом. Тогда не было уже старой Санта Лючиа, не было живописных кварталов папского владычества. Модные отели, битком набитые англичанами, немцами и пока что не унывающими россиянами... Нарядные отели гордо вздымали свои стены над старым городом. Я писал из окон своего палаццо море, Позиллипо, окутанные в вечерние серо-голубые тона. Однажды во время писания такого этюда, где-то на набережной, вокруг меня собралась толпа любопытствующих маленьких итальянцев. Они болтали, о чем-то вопрошали меня и, не получая ожидаемого ответа от молчаливого синьора, снова приставали к нему. А когда такое безмолвие им надоело, итальяшки стали бросать в него камнями. Головорезы добились того, что я собрал свои художественные пожитки и ушел бы, как явился избавитель в лице Коки Прахова, жившего в ту пору с женой и детьми в Неаполе и случайно проходившего мимо. Он с присущими Праховым лингвистическими способностями давно говорил чуть ли не на всех местных итальянских народных наречиях. Кока быстро управился с моими врагами, и под его покровительством я успел окончить свой этюд. Он и сейчас у меня перед глазами, со своим бледно-лиловым Везувием, с опаловыми облаками и с платаном на первом плане.

За табльдотом в "Палаццо донна Анна" мы ежедневно любовались прекрасной дамой, напоминавшей еще более прекрасную некогда Элеонору Дузе. Дама ежедневно являлась в сопровождении супруга, такого убогого, хромого... садились близ нас за один и тот же столик и, не скрывая своих симпатий, смотрели на мою Ольгу, а мы с не меньшей искренностью любовались ею. Однако надо было покидать Неаполь, ехать на Капри. Расстались с "донной Анной", с Позиллипо Капо, сели на пароходик и часа через три подходили к "Грот-Бле". Десятки лодок окружили нас. Какие-то возбужденные донельзя люди подхватили багаж, усадили нас в лодку. Мы уже на берегу. "Фаникулере" мигом доставил нас наверх к Пиацетте. С нее как на ладони виден дымящийся Везувий и далекий Неаполь. Узкими уличками пробрались мы к отелю Пагано. В нем решили мы остановиться, потому что он "antico"³: в нем все пропитано воспоминаниями, традициями, художеством и художниками, жившими здесь чуть ли не с его основания, с 40-х годов минувшего века. Здесь все старомодно, грязновато. Нет нарядных "холл" новейших отелей, рассчитанных на особо богатых англичан, американцев и наших "Рябушинских". В Пагано попроще. Начиная со швейцара, незатейливого, без особо величаво-спокойного тона, каким обладают эти господа в Палас-отелях, Викториях и т. д. В Пагано все нараспашку, начиная с веселого хозяина, потомка славных давно почивших синьоров Пагано. Наш молодой Пагано - милый, вечно улыбающийся, общительный, с особой хитрецой "паганец". Он работает с утра до ночи: то мы видим его бегущим на Пиацетту, то он с рабочими выкатывает из подвалов бочку с кианти. Он постоянно в хлопотах и лишь во время завтраков, обедов, прифранченный, приглаженный и особо галантный, присутствует среди своих гостей.

Наши комнаты выходят одна на террасу, другая в сад, где десятки апельсиновых деревьев., покрытых дивными плодами, горят, переливаются золотом на солнце. Тут и великолепная, уже пожилая пальма, вазы с цветами... Все ярко, все старается перекричать друг друга. Всюду довольство. Довольны и мы трое, попавшие в этот райский уголок, созданный природой и синьорами Пагано. Приглашают к завтраку. Идем. Огромный зал, расписанный художниками, с давних пор жившими здесь. Столики украшены цветами, фрукты из нашего сада. Фрукты и вино выглядят здесь по-иному, чем у нас: они здесь так же необходимы, как хлеб и вода за нашим русским столом. Не бравшая в рот вина дома, моя Александра Васильевна здесь, на Капри, выходит из-за стола более веселой, чем садилась к нему. На эту сдержанную, немолодую особу "воздух" Капри действует опьяняюще. Я с первых дней приезда сюда усиленно стал работать. Сестра охотно следовала за мной с этюдником. Она терпеливо сидела около во время сеанса, любуясь морем, далеким Иския, вдыхая сладостный аромат юга. Были написаны море и дали и чудная церковка - развалины далекой старины. Церковка мне была нужна для фона одной из картин обительского храма⁴.

На Капри все пропитано музыкой, пением... Вечером не умолкали мандолины. Они тренькали повсюду, на порогах парикмахерских, заливались в тратториях, - где только не было их на Капри! А шарманки! О, они преследовали нас всюду! Мы с сестрой запомнили одну, большую; хозяин возил ее на двухколеске. Она была его любимицей-кормилицей. Была она такая нарядная, причудливо задрапированная яркой материей, обшитой золотой бахромой, с картинкой на лицевой стороне. Она имела свой репертуар, свой тон, свою манеру играть. Эту шарманку было слышно издалека. Она врывалась в вашу жизнь, в вашу душу. Она желала всюду господствовать - в солнечный жаркий полдень, равно как и в ненастный, дождливый вечер. Она и ее "патроне" одинаково неутомимо преследовали нас. Не было человеческих сил, чтобы избавиться от этих двух тиранов - "патроне" и его шарманки. Мы мечтали, что уедем с Капри и тогда не услышим больше звуков, нас изводящих. Не тут-то было. Покидаем Капри, садимся в лодку, чтобы доехать к пароходу в Неаполь, но и здесь, на лодке, на морских волнах, она, наша шарманка, и ее "патроне". Они, как и мы, покидали Капри. На пароходе эти заговорщики, эти деспоты вступили в свои шарманочные права - она заиграла какую-то бравурную народную песенку... Шарманка и ее господин были неутомимы, и под эти звуки мы подошли к Неаполю. Она и сейчас, через много лет, слышится мне. Да, это была веселая, довольная собой шарманка. Быть может, она не была слишком умной шарманкой, но она так радостно, бодро исполняла свое призвание.

С Капри, минуя Рим, мы проехали во Флоренцию. Внимательно осмотрели все, что мне давно было известно, и теперь я охотно показывал это знакомое своим спутницам. Мечтой моей сестры с давних пор была Венеция. Туда она уносилась мечтой и теперь торопила нас, и мы покинули Флоренцию. Вот и Венеция. Моя Александра Васильевна в гондоле: она, как "догаресса", как ни в чем не бывало, восседает в ней, тихо проплывает по Канале Гранде, мимо Марии делла Салюте. Она счастлива, довольна... Александра Васильевна неутомима. Она, сидя в Уфе, как бы накапливала силы, чтобы здесь, в Венеции, расточать их. Она всюду и везде... Не было предложения, которое она не приняла бы с восторгом. Музеи сменялись поездками на Лидо; храмы, дворцы, Тинторетто, Веронезе прекрасно уживались со старыми лавчонками, рынками, с фабрикой Сальвиати. И она как-то по-своему, по-уфимски, претворяла в себе все, умела во всем разобраться, неутомимо восхищалась, радовалась, была в прекрасном расположении духа. Вечером, усталая, крепко засыпала, чтобы с утра быть готовой к восприятию новых впечатлений. Венеция оправдала себя, дала сестре высшую меру наслаждения. И я в те дни был счастлив, видя, как были счастливы и довольны мои спутницы. Воспоминаний о Венеции, казалось тогда, хватило бы сестре на долгую, долгую жизнь.

Я побывал тогда в Национальном музее, видел малявинских баб - его первых баб. В Венеции они не показались ни слишком смелыми, ни ошеломляющими. Потому ли, что рядом висел большой черный "Крестный ход в Нормандии" Коттэ, или почему другому - не знаю. Не стану здесь упоминать о своих старых любимцах - великих венецианцах. Они и на этот раз занимали никем неоспоримое первенствующее место.

Мы покинули Венецию, лагуны, а потом и прекрасную Италию, - опять через Земмеринг вернулись в Вену; минуя Краков, были на русской границе. Родимая сторона - мы дома, в Киеве.

Примечания

Печатается впервые по машинописной копии, принадлежащей В. М. Титовой.

1. "Втроем" - М. В. Нестеров, его сестра - А. В. Нестерова - и его дочь - О. М. Нестерова.

2. См. очерк "Ян Станиславский".

3. "Antico" - древний (итал.).

4. Имеется в виду храм Марфо-Мариинской обители сестер милосердия в Москве, который Нестеров расписывал в 1907-1912 гг.