Рожь

В конце 1873 года в Петербург из-за границы, из научной командировки, вернулся молодой ученый - историк искусств Адриан Викторович Прахов. За четыре года пребывания в Германии, Франции, Англии и Италии он основательно изучил памятники античной скульптуры и архитектуры, живописи итальянского Возрождения и работы современных европейских мастеров. Первая лекция, читанная А. В. Праховым в университете, привлекла к нему внимание молодых художников, находившихся среди студентов и публики. Говорил он о новых течениях в живописном и скульптурном искусстве Запада. Высказывал мнения о работах современных мастеров и сравнивал их с произведениями мастеров старых школ. Развивал мысль о важности выявления общественных взглядов на искусство и понимания его задач. Коснулся темы национального в искусстве.

Неодобрительная заметка В. В. Стасова об этом выступлении А. В. Прахова, опубликованная в "Санкт-Петербургсних новостях", неожиданно вызвала обратную реакцию, о молодом доценте оживленно заговорили в художественной среде.

М. О. Микешин, издававший журнал "Пчела", пригласил А. В. Прахова редактировать художественный отдел журнала. С приходом Адриана Викторовича журнал как бы обрел новое дыхание. А. В. Прахов сделал ставку на талантливую молодежь, и работа закипела. Сам он периодически печатал критические обзоры художественных выставок и статьи о русских художниках.

Работы Ивана Ивановича Шишкина привлекли его внимание, и он не однажды тепло отзывался о них в печати. В одной из своих статей он, в частности, писал: "Настоящая краса всероссийского пейзажа, исполинские, почти девственные леса позднее завоевывают себе почетное место в русском искусстве благодаря классической деятельности И. И. Шишкина. Он первый отнесся с такой искренней и глубокой любовью и первый сумел воспроизвести русский лес с таким блестящим, образцовым совершенством по крайней мере со стороны рисунка. "Лесная глушь" и в особенности "Сосновый бор" с парою медведей под сосной с бортью останутся навсегда славным памятником этой деятельности, глубоко народной, здоровой, серьезной в суровой, как сама северная природа. Шишкин не увлекался миловидными, так сказать, жанровыми мотивами природы, где суровость пейзажа смягчается присутствием домашних животных или человека, он не увлекается также случайностью световых эффектов, на что пошел бы человек, знающий лес лишь с налету, нет, он, как истый сын дебрей русского Севера, влюблен в эту непроходимую суровую глушь, в эти сосны и ели, тянущиеся до небес, в глухие дикие залежи исполинских дерев, поверженных страшными стихийными бурями; он влюблен во все своеобразие каждого дерева, каждого куста, каждой травки, и как любящий сын, дорожащий каждою морщиною на лице матери, он с сыновнею преданностью, со всею суровостью глубокой искренней любви передает в этой дорогой ему стихии лесов все, все до последней мелочи, с уменьем истинно классическим".

С легкой руки А. В. Прахова Иван Иванович принялся активно сотрудничать в журнале. В то время в среде художников витала мысль о создании дешевого издания для народа репродукций с картин лучших современных русских художников. Требовались такие репродукции и в художественном журнале "Пчела". Существовавшая техника репродукции - гравюра на дереве - частенько искажала до неузнаваемости оригинал.

Вскоре на страницах "Пчелы" появились "выпуклые офорты" Ивана Ивановича Шишкина, о которых заговорили "как о новом слове в гравировальном искусстве". Отныне оттиски с автоцинкографии шли к читателю массовыми тиражами. Иван Иванович разработал новый в России способ гравирования - так называемый рельефный штрих, или "выпуклый офорт", позволяющий печатать репродукции одновременно с текстом.

Через А. В. Прахова И. И. Шишкин познакомился с В. Д. Поленовым и его сестрой, жаждущими изучить офорт. Пораженный превосходными "выпуклыми офортами", приходил к нему учиться "травле" художник В. М. Максимов. Эти молодые люди были частыми гостями журфиксов, устраиваемых А. В. Праховым. Народу на них собиралось множество, притом, как вспоминал сын Адриана Викторовича, самых разнообразных профессий и общественного положения.

Здесь же коротко сошелся Иван Иванович с земляком, талантливым художником и вдумчивым человеком Виктором Михайловичем Васнецовым. Это он в одном из писем к Адриану Прахову напишет: "Спасибо тебе за присланный твой доклад о школах. Рад, что ты так ярко и обоснованно признаешь основой развития искусства национальную почву. Без народной, природной почвы никакого искусства нет!"

- Мы только тогда внесем свою лепту в сокровищницу всемирного искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства, то есть когда с возможным для нас совершенством и полнотой изобразим и выразим красоту, мощь и смысл наших родных образов - нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни, нашего прошлого, наши грезы, мечты, нашу веру, и сумеем в своем истинно национальном отразить - вечное, непреходящее, - говорил среди близких друзей Виктор Михайлович. Эту же мысль он выскажет однажды и В. В. Стасову в беседе.

В. М. Васнецова стесняло большое общество, и только в узком кругу близких людей он мог, как, впрочем, и Шишкин, проводить свои идеи, говорить о них раскованно.

Выросший в семье священника, хорошо знал русскую историю, тяготел к народному фольклору, народным песням. Свято относился к родителям. Любил рассказывать, как в детские годы играл в бабки и городки с крестьянскими ребятишками, ездил в ночное. А как близок и понятен становился Шишкину В. М. Васнецов, когда принимался с увлечением говорить о том, как в их селе в престольный праздник устраивалась ярмарка, на которую приезжали купцы из дальних мест, сооружались около приходской церкви палатки, в которых торговали завезенным товаром...

Вятскую духовную семинарию Виктор Михайлович не закончил, но был благочестив и много сделал для русской православной церкви, верующих и русского искусства, расписывая Владимирский собор в Киеве.

Через много лет, 30 ноября 1896 года, на склоне своей жизни, напишет ему Иван Иванович: "Я горжусь Вами как кровным русским великим художником и радуюсь за Вас искренне как товарищ по искусству и, пожалуй, как земляк".

Стоит привести здесь дневниковую запись, сделанную В. М. Васнецовым 15 июля 1909 года в Ваньково-Рябове. (Запись, правда, датируется днем, далеким от описываемых здесь событий, но надо иметь также в виду, что к главным мыслям идут долгие годы и рассуждают о важных вещах в продолжение всей жизни.) Не эти ли мысли характеризуют взгляд Виктора Михайловича Васнецова на состояние духа русского общества с конца семидесятых годов прошлого столетия и кончая первым десятилетием века нынешнего?

"Высший пункт, определяющий добро и зло человеческого мира и человека, есть его дух...

В вещах и существах физического мира и порядка нарушения законов и норм их бытия ведут к разрушению их и смерти; так и нарушение законов и норм (заповедей) духовного бытия ведет к принижению, искажению, разрушению и смерти духа...

Если на человека нападает человек и будет угрожать жизни его - как поступать? Следует ли защищаться до последнего, т. е. не щадить жизни и нападающего? Если нападет племя на племя? народ на народ? Полагать нужно что войны не избежать и защищать свое племя и народ следует до последнего. Такова страшная необходимость в мире физическом, животном. Не было бы нападающих, не явилось бы и защищающихся; не было бы борьбы со всеми; ужасами. Если в животном мире борьба неизбежна, то' в мире человеческом должно было ее избежать.

Дух "добра" в человеке к тому бы и привел, и не явилось бы нужды нападать и защищать, но, увы, в человеке восторжествовал дух зла, нарушена духовная заповедь Бога, вопреки страшной угрозе смерти, и вошла в мир человеческий смерть. Первое преступление против жизни брата (даже кровного) совершено было не по нужде, не в защите своей жизни, а из зависти, греха духовного. Нарушена заповедь - закон жизни духовной человека, и открылась перед человеком область зла: борьбы, разрушения и смерти. Как законы физические непреложны для мира материального, животного, так законы духа непреложны, нарушение поведет к искажению и разрушению и гибели. Разум не оправдывает только веру в Бога, но требует Бога, и Бог есть факт; как для моего сознания мое личное бытие и бытие окружающего меня мира есть живой, непреложный факт...

...человек с одной своей наукой, без Бога и Христа, неудержимо стремится к идеалу человека - культурного зверя, ибо если человек не носит в себе образа и подобия Божия, то, конечно, он зверь - высший зверь - образ и подобие зверино.

Так и Апокалипсис говорит, и говорит непреложную истину, самую научную - царство антихриста есть царство звериное! Вся история человечества есть борьба человека-зверя с человеком духовным, и там, где чувствовалась победа человека над зверем, - там светил свет Христа!

...Если бы в поиск человека возвысился духовный человек, тогда было бы торжество добра; но трудно сомневаться, что восторжествует снова в человеке культурный зверь: и не тут-то начало конца".

Тема антихриста, бесов занимала умы лучших людей России, которые понимали, сколь опасно проникновение бесов в духовную жизнь России. Напомним, именно в .это время работает Ф. М. Достоевский над романом "Братья Карамазовы", мучительно размышляя о судьбе русского человека в пору торжества антихриста...

"Вообще в современной цивилизации есть какой-то глубокий внутренний порок", - заметит М. О. Меньшиков но прочтении следующего абзаца книги Данилевского "Россия и Запад": "Европейские народы прошли через горнило феодальной формы зависимости и не утратили в нем ни своего нравственного достоинства, ни сознания своих прав; но в течение своего тяжелого развития они утратили одно из необходимых условий, при котором одном гражданская свобода может и должна заменить племенную волю: утратили самую почву свободы - землю, на которой живут. Эту утрату стараются заменить всевозможными паллиативами: придумали даже нелепое право на труд, который неизвестно чем бы оплачивался, - чтобы не назвать страшного слова права на землю, которое, впрочем, также было громко произносимо. Ежели и это требование должно быть удовлетворено, если и этот след завоевания должен быть изглажен, то все основы общественности должны подвергнуться такому потрясению, которое едва ли может пережить сама цивилизация, сама культура, имеющая подвергнуться такой отчаянной операции, - а подвергнуться ей должна она неминуемо".

Говорилось много в обществе и о страшной угрозе, идущей с Запада, - пролетариате - явлении, сопутствующим вырождению цивилизации, как о том утверждали руководители молодежи Ткачев и Лавров.

Надо полагать, рассуждалось о том и в доме у А. В. Прахова, ибо, по замечанию одной из его современниц, "художественный мир того времени был самым живым и содержательным".

"Впечатления петербургские тяжелы и безотрадны, - напишет в дневнике другой современник. - Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью: оттуда, а не отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душой, делающие доброе дело с верою и надеждою..."

Как точны эти слова в отношении таких художников, как В. М. Васнецов, В. М. Максимов, И. И. Шишкин. Как верны они будут и в отношении к Д. И. Менделееву...

С Д. И. Менделеевым Иван Иванович был дружен. Частенько бывал у него дома. Подолгу длились их беседы.

- Наша земля представляет великий соблазн для окружающих нас народов, - говорил Дмитрий Иванович, и Шишкин не мог не согласиться с ним.

Менделеев серьезно увлекался экономикой, и именно он создаст учение о промышленности и теории таможенного тарифа ("святая святых экономической политики любого государства").

- Какой я химик, я политэконом, - утверждал Дмитрий Иванович. - Сейчас важно понять, какая опасность идет с Запада для России. Как важно осознать, что есть опасность удушения российской промышленности иностранными конкурентами! Единения нам не хватает, а сила наша в единстве, воинстве, благодушной семейственности, умножающей прирост народа, да в естественном росте нашего внутреннего богатства и миролюбии.

В. Тищенко вспоминал: "Дочитав свой последний курс, Дмитрий Иванович заперся дома, никуда не выходил, никого не принимал. Потом стали ходить слухи, что он начал ездить к министрам. Все были очень заинтересованы: что он затевает? На третий день пасхи вечером он зовет меня к себе. Застаю его на обычном месте, на диване перед маленьким столиком, на котором он обычно писал. По другую сторону столика сидит художник И. И. Шишкин. На столике лист бумаги, вкривь и вкось исписанный отдельными словами.

Д. И. встретил меня очень радушно, познакомил с И. И. Шишкиным и говорит: "Задумал издавать большую газету. А вас, конечно, в редакцию". Я увидел, что он в хорошем настроении, и отказываться не стал.

"Вот мы с И. И. придумываем, какое название дать газете. Хотел назвать "Русь", да ее уже Аксаков издавал; хорошее название "Основа", как "Основы химии", - оказалось, тоже была. "Порядок" - Стасюлевич издавал. Придумал название "Родина", а вот Иван Иванович вспомнил, что газету "Родина" начал издавать, кажется, Авсеенко, да Буренин, фельетонист "Нового времени", перекрестил ее в "Уродину" и провалил. Теперь придумал "Подъем", этого еще не было.

Вот ради разрешения на издание газеты он и ездил по министрам. Однако Делянов и тут ему помешал".

Дмитрий Иванович ненавидел финансовую среду и тяготел более к среде художественной. Среди художников чувствовал себя спокойно, с интересом слушал их, посещал мастерские, покупал картины.

Знаменитые менделеевские "среды" посещали Крамской, Репин, Ярошенко, Мясоедов, Савицкий, Васнецов, Суриков, Шишкин, Куинджи. Они были их завсегдатаями. Из профессоров университета бывали на "средах" А. Н. Бекетов, А. Иностранцев, Меншуткин, Петрушевский. Бывала и молодежь.

Гости засиживались до глубокой ночи. Гул голосов, веселые взрывы смеха доносились из залы. Велись на "средах" деловые беседы, частенько возникали споры, тут же разрешались серьезные вопросы, беседы серьезные перемежались с беседами веселыми, остроумными. Тут всякий чувствовал себя свободно. На "средах" собирались люди разных направлений, но присутствие Дмитрия Ивановича усмиряло страсти. Да и характер хозяина был таков, что лишал всякой возможности отдавать дань людским слабостям - пересудам, сплетням. Веяло от него Русью, которую он любил.

Осенью 1877 года с нетерпением ждали новостей из Болгарии, где шла война с турками. Государь находился в армии. С ним же находился наследник.

Поругивали в обществе главное военное начальство, говорили о грубых, невежественных его ошибках. Особо доставалось великому князю Константину Николаевичу. И на "средах" передавались гневные слова К. П. Победоносцева, высказанные наследнику Александру Александровичу о неразберихе в армии, о негодных к военному делу великих князьях.

"А в общем управлении у нас давно вкоренилась эта язва - безответственность, соединенная с чиновничьим равнодушием к делу, - писал в это время К. П. Победоносцев адресату. - Все зажили спустя рукава, как будто всякое дело должно идти само собою, и начальники в той же мере, как распустились сами, распустили и всех подчиненных: как ублажают себя только удобствами жизни и окладами всякого рода, так поблажают тому же и в подчиненных. Нет, кажется, такого идиота и такого негодного человека, кто не мог бы целые годы благоденствовать в своей должности, в совершенном бездействии, не подвергаясь никакой ответственности и ни малейшему опасению потерять свое место. Все уже до того привыкли к этому положению, что всякое серьезное вмешательство в эту спячку считается каким-то нарушением прав".

"Очень уже стало нынче горько жить на свете русскому человеку с русским сердцем" - такое признание вырвалось у него в одном из писем.

В декабре русскими была взята Плевна. Русский солдат сказал свое слово. Стойкость его сделала свое дело.

Оживление охватило Петербург. Это была радость русских, ощутивших себя нацией. На улицах пели и кричали толпы народа. Пели "Боже, царя храни", плакали, обнимались. На Невском, у Гостиного двора, до двух ночи служились молебны. Все чувствовали себя единой семьей.

Шишкин начиная работу над "Рожью". Писал ее на материале, привезенном из Елабуги летом. В родной город, - навестить мать ездил с дочерью. Много бродил и ездил по окрестностям. На Лекаревском поле долго любовался вековыми соснами, растущими среди спелой ржи.

Сосны помнил с детства, но теперь не мог оторвать взгляда от них. Чем-то поразило его увиденное. А может, память подсказывала, как однажды ехали они с папенькой и дядей в тарантасе по Лекаревскому тракту и увидели сосну, которую втроем обхватить не смогли.

Через двадцать лет он вернется к этой теме. Напишет картину "Близ Елабуги" (нынешнее ее местонахождение, увы! неизвестно). Изображена на ней будет зреющая рожь близ окраин соснового бора. На оборотной стороне подготовительного рисунка Иван Иванович напишет следующее: "Раздолье, простор, угодье, рожь, благодать, русское богатство". Слова весьма точно передают внутреннее отношение к увиденному.

Привезены им были из Елабуги и рисунки "Папоротники в лесу" и "Цветы в лесу".

Неожиданное письмо коллекционера Ханенко взбередило на какое-то время душу. Сообщал он, что у председателя Одесской судебной палаты А. А. Стадольского сохранился портрет Евгении Александровны Шишкиной работы Ивана Ивановича, который он купил на выставке. А. А. Стадольский надеялся выменять теперь портрет на один из последних пейзажей, написанных Шишкиным. Иван Иванович дал согласие на обмен. Горько, горько было смотреть на портрет милой Женьки. Горько было сообщить ей, что нет уже в живых и маленького Кости...

Кончив работать в мастерской, Шишкин ехал к Д. И. Менделееву. Хотелось на люди.

На вечерах у великого ученого будущая жена Дмитрия Ивановича Менделеева - Анна Ивановна впервые увидела Шишкина. Через много лет она напишет о впечатлении, оставленном художником: "Высокий, плечистый, с широкими скулами, маленькими глазами и ртом и целым лесом непокорных волос бороды и головы. Надо было написать его в лесу, "шишкинском" лесу, а не в поле, как написал его Крамской, лесной он человек. Вспоминая Ивана Ивановича, вижу всю его крупную фигуру, подробности его лица, помню даже его шапку, но не помню его разговора. Молчалив он не был, но ускользнуло от меня содержание его речей, разве только когда он говорил о технике живописи и бранил немцев..."

Таким вот и увидела его впервые в доме Дмитрия Ивановича подруга А. И. Менделеевой Ольга Антоновна Лагода, которой суждено было стать верной женой и другом Ивана Ивановича.

Красивая брюнетка, еще молодая (ей было около тридцати), талантливая, серьезная ученица Академии художеств, деликатная в обращении, обратила на себя внимание Ивана Ивановича. Знакомство кончилось тем, что Ольга Антоновна оставила Академию и принялась заниматься у Шишкина. И него появилась ученица, превзошедшая вскоре своими работами всех его других учеников.

Зиму, по его требованию, она писала и рисовала с фотографий, осваивая рисунок. Он работал над "Рожью". Летом Иван Иванович уехал на Валаам. Оттуда перебрался на Сиверскую. Трудился без устали. Ольга Антоновна поселилась также в Сиверской. Шили здесь и другие ученики Ивана Ивановича. Писали этюды, ревниво поглядывая друг на друга. Но вскоре все сошлись в одном: за Ольгой Антоновной им не угнаться. В ее рисунках угадывался мастер. Иван Иванович же говорил, что у нее после зимы явилась "музыка карандаша", которая не имела ничего себе подобного.

Внимательная к учителю, она одной из первых поздравила его с избранием кандидатом в члены правления Товарищества передвижных художественных выставок. Внимательна была к каждой новой его работе, будь то этюд, рисунок, эскиз, картина. И он ловил себя на мысли, что ему важны ее суждения.

Еще он понял, что хочет больше узнать о ней. И она рассказала об отце - Антоне Ивановиче, который в молодости был дружен с Т. Г. Шевченко и В. И. Штернбергом. Оба были частые гости в его доме.

- С детских лет помню портрет отца, написанный Шевченко, - говорила Ольга Антоновна. - Он висел в простенке между окнами. Батюшка мой - чиновник. Но любил живопись, дружил с художниками, и ему я должна быть благодарна за то, что привил любовь к искусству.

- Помяните мое слово, - басил Иван Иванович, - вам надлежит серьезно заняться пейзажем цветов и растений. У вас к тому душа лежит. Здесь вы добьетесь успехов, и немалых.

- Разве что с вашей помощью, - улыбаясь, отзывалась она.

Осенью, в октябре, он в веселом настроении отправился в Париж, на Всемирную выставку. С ним ехали Крамской, Литовченко, Иконников и Щербатов. Во Франции пробыли около месяца. Не однажды ходили в Лувр, посещали выставки современного искусства. Иван Иванович высоко ценил старую французскую школу пейзажа, тепло отзывался о Руссо, Коро, Добиньи, работы которых были близки ему по чувству и настроению в них. Относительно новой школы отзывался резко, говорил, что там почти не на чем отдохнуть.

В дороге и в Париже подшучивал, не уставая, над доверчивым Литовченко, с которым вечно случались какие-то истории.

"Рожь" на передвижной выставке 1878 года, по общему признанию, заняла первое место. Все признавали, что это крупнейшее событие в художественной жизни России.

Ольга Антоновна была согласна с этим суждением.