На родине

Светлой памяти моего крестного
Гаврилы Яковлевича Сбитнева, посвящаю

Знание биографии предков составляет
одну из главных сторон самосознания,
и кто не дорожит памятью их, тот сам
забудется своими потомками.
("Русский архив", 1871)

31 мая 1769 года капитан Петр Иванович Рычков, совершающий путешествие по разным провинциям Российского государства, дабы описать "преимущества и недостатки земель... нашего возлюбленного отечества", приблизился к небольшому "пригородку" Елабуге. Ведомо ли было государственному чиновнику, любознательному человеку, что ему суждено будет едва ли не первому полно описать родину нашего выдающегося русского художника Ивана Ивановича Шишкина. Оговоримся, однако: история здешних поселений уходит корнями в глубокую древность.

О землях недавнего Казанского царства, ныне заселенных христианами, древних городах и селениях, на них расположенных, в Центральной России знали не понаслышке. С весны приходили по Каме на Волгу суда, груженные хлебом, солью, железом и медью, которую выплавляли на заводах, находящихся близ глубоководной и быстроходной реки. Завозили и рыбу: белугу, осетра, стерлядь, белую и красную рыбицу, сазана, судака, леща. "Вкус сих рыб гораздо волжских происходит, а особливо камские стерляди. От всех за лучшие признаются", - говорили современники. Недаром именно эта рыба к царскому столу подавалась, а за отлов ее жаловала государыня-императрица Екатерина II рыбаков землями. Камские торговцы - люди хваткие, ходили с товаром вверх и вниз по Волге, умели с толком продать его, не остаться внакладе. Правда, бывали случаи, тонули суда, и для некоторых гибель их оборачивалась банкротством. Но появлялись новые купцы, строились ладьи из елового и соснового леса, растущего по берегам Камы, нанимались бурлаки, натягивались паруса, и нагруженные товаром суда плыли вниз по реке.

К таким торговым людям, в село Трехсвятское (оно же "пригородок" Елабуга) и прибыл капитан Рынков. Два дня ходил он по "пригородку" и его окрестностям, делал записи и наносил чертежи в журнале. Узнал: название свое Елабуга имеет от озера, расположенного неподалеку. Отметил красоту здешних мест и особо заинтересовался Чертовым городищем - остатками древней крепости, расположенной неподалеку от селения в "приятной березовой роще".

Обстоятельно описал П. И. Рычков остатки городища и находящийся внутри его древних стен опустевший мужской монастырь.

Народная молва связывала образование монастыря с пребыванием в здешних местах царя Иоанна Васильевича Грозного. Говорили старожилы II. И. Рычкову:

- Построен он, батюшка, о ту пору, как взял государь наш Иоанн Васильевич столичный город татарский Казань и вознамерился Камою ехать до Соликамска, доехал до места, где ныне Елабуга, и заболел. И для сего принужден был оставить предпринятое путешествие.

"Начало пригородка (села Трехсвятского. - Л. А.) считают с того же времени, и есть тут церковь, построенная им во дни его в нем пребывания", - запишет П. И. Рычков, доверясь рассказам местных жителей, и далее отметит: "Нет сомнения, чтоб сие толь прекрасное положение места, каково находится у городища, не понравилось сему государю. Увидев же при том заложенное укрепление и в округе лежащие места, лесом, водою, рыбою и всем изобилующия, разсудил избрать оное для обители монахов. Сей монастырь, как слышно, был первый, который воздвигнул он в знак благодарности к Богу за множество побед, одержанных в сей стране".

Легенда была столь живуча, что через несколько десятилетий в одном из энциклопедических словарей о Елабуге напишут следующее: "Царь Иван IV Васильевич, после покорения Казани, отправился по реке Каме в Соликамск, но по пути сделался болен и принужден был остановиться при устье Тоймы, на том месте, где стоит теперь Елабуга. По воле Иоанна здесь заложена Покровская церковь, им пожертвована икона Трех Святителей, от чего Елабуга первоначально и называлась селом Трехсвятским. Этот образ хранится в Елабуге до сих пор в Покровской церкви. Живопись его не пострадала от времени и принадлежит к древнему греческому стилю. Близ села построен также царем Иоанном Грозным монастырь, существовавший 213 лет. Место, где он находился, известно под именем Чертова городища".

Иван Васильевич Шишкин - отец художника, - много потративший времени на собирание документальных свидетельств, относящихся к истории родных мест, приведя в 1871 году в своей книге "История города Елабуги" это сообщение, заметит: "Не знаю сколько справедливо". Сам же, человек пытливый, запишет следующее:

"По взятии Казани Царем Иваном Васильевичем Грозным для распространения своих владений и христианства в завоеванном царстве Казанском, в особенности по реке Каме, на которой было столь славное и, конечно, известное православному Царю идольское капище, он повелел воздвигнуть мужской монастырь во имя Троичного Божества на том месте Чертова городища, где прежде волхвы обманывали суеверный народ.

...Монастырь назывался Троицким по главному храму онаго; управлял им игумен, который заведывал, кроме братии монастырской, и духовенством села Трехсвятского (что ныне Елабуга). Самый же монастырь находился в ведении архиепископов Казанских и Свияжских. Для содержания монастыря отданы были в его владение богатые луга, пахотные земли и озера, вблизи находящиеся; также приписаны были к нему селения: Танайка, Свиныя горы и Тихие горы, обильные ловлею рыбы, и деревни: Сентяк, Подмонастырка, и доныне находящаяся у подошвы горы, где был монастырь, и доныне удерживающая свое название. Жители Подмонастырки были служки монастыря, и многие из них именовались дворцовыми и конюховыми. Это название и доднесь сохранилось и означает прежний род служения их предков при монастыре".

Но вернемся к П. И. Рычкову. О самом пригородке путешественник записал следующее: "...Он населен дворцовыми крестьянами, между которыми земледельцев очень мало, а большая часть люди ремесленные, как то медники, иконописцы, набойщики и серебряки. Дворов обывательских в нем более шести сот и три церкви, из коих две деревянные и одна каменная. Селение укреплено небольшим рвом и деревянною стеною, а посреди жительства находится еще другое укрепление, служащее замком сего местечка, где находится соборная церковь, канцелярия и дом управителя, в нем живущего.

Земля, в округе сего пригородка лежащая, наполнена великим множеством соснового лесу, а при том будучи чрез меру глиниста, ни к хлебопашеству, ни к скотоводству ни мало не способна. Сие самое принудило жителей упражняться в разных торгах и рукоделиях... Главный продукт Елабужских жителей есть лук, который столь обильно тут растет, что они довольствуют им самые отдаленные города...

Река Тойма, текущая подле Елабуги, довольствует водою жителей сего селения. На дне сея реки растет некая долгая трава, которую земледельцы, живущие по берегам Камы, называют излюдень и употребляют от различных болезненных припадков".

Что говорить, выбрали место для поселения елабужане дивное. Заводь тихая, божеская, иначе не скажешь.

Шишкины - старожилы села Трехсвятского. О родоначальнике фамилии - Дмитрии Степановиче известно лишь, что у него было четверо сыновей. Один из них - Афанасий не однажды был выбираем в первые крестьянские должности. Хороший хозяин, он "имел мастерство медное и серебряное, и оттого именовался по-уличному Серебряком"¹. Надолго закрепится это прозвище за его детьми и внуками, которые могли видеться с Рычковым. Кто был предком Дмитрия Степановича - сказать теперь трудно. Возможно, он был родом из Новгорода Великого и ушел оттуда со многими другими в царствование Иоанна III на вольные земли, на реку Каму, в Вятскую губернию, где основалось село Трехсвятское. В одной из церквей города Елабуги, а именно кладбищенской, во имя св. Троицы, было несколько образов с сохранившимися на их обратных сторонах надписями о том, что они перенесены из села Трехсвятского. Могли его предки объявиться здесь и еще ранее - в XII столетии. А может, были это москвичи или устюжане, добирающиеся до этих мест. Судить о том трудно, да и невозможно.

Афанасий Дмитриевич оставил после себя трех сыновей: Василия, Степана и Дмитрия. Старший - Василий, человек предприимчивый, добросовестный в делах своих и благочестивый, дважды избирался городским головой. (С 1780 года Елабуга стала уездным городом Вятской губернии.) От общества имел похвальные листы. Первый в роду Шишкиных он "поступил" из крестьян в купечество. Отцовское ремесло не пришлось ему по душе, оставив его, до старости был искусен во многом. Выучился отливать церковные колокола (один из них, в 300 пудов, был укреплен в звоннице елабужского собора). Им самим для дома отлиты и сделаны все металлические стенные часы с четвертями и минутами, которые и через 80 лет продолжали служить исправно. Прирожденный стрелок, он днями пропадал на охоте. Однако дело не упускал. Азартный, сообразительный, он, занявшись торговлей, ездил на Макарьевскую ярмарку, широко известную в России, и, кроме товара, как человек любопытный, покупал и привозил порой диковинные вещи. Пишут, весь город собирался подле окон его дома послушать бой часов с курантами и кукушкой, которые однажды он привез с ярмарки.

Женат был Василий Шишкин на дочери коллежского секретаря Афанасия Ивановича Зотикова - Авдотье Афанасьевне. (Род Зотиковых шел от попа Зотика, которому, согласно семейному преданию, царь Иоанн Васильевич после взятия Казани прислал в дар икону Трех Святителей. Икону и киот елабужане могли видеть в Покровской церкви. Сам Афанасий Иванович, занимая должность поветчика духовного правления, благодаря своей благочестивости и глубокому уму, имел большое влияние в среде духовенства и гражданского чиновничества.)

У Авдотьи Афанасьевны и Василия Афанасьевича Шишкиных было пятеро детей. Среди них особенной тягой к знаниям выделялся второй сын - Иван, родившийся 30 мая 1792 года. Самоукой, под наблюдением матушки выучился он читать и писать, одолел Часослов, со вниманием слушал отца, любившего по вечерам вслух читать Четьи Минеи, то есть Жития Святых. Чтение западало в душу, питало воображение. Многим из святых православной церкви хотелось подражать юному слушателю. Дед Зотиков подарил внуку старинную книжку, которая оказала на Ивана сильное воздействие, что называется, пришлась по сердцу. Много позже он узнает название полюбившейся книги - "Наука счастливым быть". "В книге той было очень много нравственного и патриотического, - напишет он на склоне своих лет. - Я ее несколько раз читал, много из нее выписывал и могу сказать, что я из нее много хорошего знал и во всю жизнь свою был за этот подарок деду моему благодарен. Без нее бы я, кажется, не был тем, чем она меня создала".

Василий Афанасьевич, бывая в Вятке по делам, всякий раз захаживал в книжные лавки. В доме появлялись известные в ту пору романы и книги научного содержания. Некоторые из них Иван перечитывал по нескольку раз, как было с "Жизнеописаниями" Плутарха. Чтение стало на всю жизнь его любимым занятием.

В тринадцать лет его отдали в помощники дяде. Тот занимался синельным делом на селе, красил холсты и пряжу. Племяннику поручено было вести хозяйственные дела. Вник он в них скоро и управлялся умело. Несмотря на молодость, разрешил весьма трудное дело в одну из весен - спас от потопления "колоколенные формы", вовремя подняв их на стропила ("От природы и одарен средним ростом, был 2 арш. 8-ми вершков. Корпус - стройный и очень умеренный, не толст и не тонок, а самый могутной, и красивый и здоровый... я поднимал безо всякой тягости одной рукой гирь на веревке 10 пуд", - читаем мы в его воспоминаниях.

Здравый ум и хозяйскую хватку Ивана сына Васильева приметили сразу, как и то, что ему до всего дело есть. В свободное время чинил экипажи. Ездил в лес за бревнами, сплавлял их по реке в город. В одну масленичную неделю, дабы не сидеть без дела, смастерил диковинные стенные часы. Не находил мудреного в самых сложных делах. ("Ум от природы, могу похвастаться, был хороший, я всякую вещь понимал и тотчас постигал, как она сделана. И никогда этого и в мысли не было, что не понимаю и без мастера не знаю. А моя мысль - что мастер тот же человек. А нельзя ли что-нибудь придумать к лучшему. Вот мои были какие стремления".)

Вернувшись в родительский дом, принялся торговать хлебом. Возил его вверх по Волге. За несколько лет познал обстоятельно дела купеческие. Начал посещать общественные собрания. Дельные замечания и суждения его обратили на себя внимание. Елабужские торговые купцы сумели отдать им должное. В двадцать шесть лет Иван Васильевич Шишкин избран был в городские старосты.

Общественный деятель по натуре, он радел за дела родного города. ("Построили со Стахеевым три корпуса лавок, манеж, по берегу хорошую решетку. А ввоз к чанам под гору выстлали камнем, что чрезвычайно улучшило возку воды во всякое время".)

С Иваном Ивановичем Стахеевым через несколько лет суждено будет породниться: дочь Шишкина - Александpa выйдет замуж за племянника богатейшего елабужского купца - Дмитрия Ивановича Стахеева.

В Елабуге многие семьи были тесно связаны между собой родственными и дружескими узами.

На собственные средства Иван Васильевич Шишкин построил для елабужан водопровод. Потратил 1600 рублей ассигнациями ("сумма небольшая, но тогда была велика и мне. В этих издержках никто не участвовал, но я устраивал не торопясь, хозяйственно и экономно").

Весь город собирался к фонтану, откуда черпали воду. Уважением Иван Шишкин пользовался у земляков глубоким. С ним раскланивались, завидя издали.

Предложил он, поразмыслив, общественному собранию строить мельницу на выгонной земле, для общей же пользы. Написал книжку по строительству мельниц.

Знали: его мельница смалывала по 60 четвертей² на каждый постав в сутки, в то время как на Тойме на всех мельницах мельнишный постав смалывал в сутки от 20 до 40 четвертей, но и то было редкостью.

Купец второй гильдии, торговавший хлебом, он глубоко интересовался техникой и историей, увлекался археологией. Городской староста притягивал к себе людей правдолюбием, крепкими нравственными устоями, деловым и верным взглядом на жизнь. К слову, жившая в городе известная писательница Надежда Дурова - автор замечательных записок "Кавалерист-девица", человек отзывчивый, но ведшая замкнутый образ жизни, любила бывать только в одном доме - шишкинском.

Самого себя отец будущего художника аттестовал такими словами: "Характеру был тихого и миролюбивого. Только по большому вынуждению был горяч, даже и очень горяч, но это случалось очень редко. И нрав был скромный, и могу похвастаться тем, что желал всякому добра и желал бы всякому угодить и никому ни в чем в возможном не отказать. Даже старался всячески, чтобы никто по возможности от меня неудовлетворенным не отходил... здравомыслия во всем было достаточно... Решение дел тоже ясно видел, их правильность и неправильность... Но все это я пишу не хвастовство. И не могу этого присчитывать ни к чему другому, а это есть чистый дар природы, ее создание, а создание есть всевышнего Бога. Он повелел этому быть, так и вылилось. Следовательно, все это должно достойно и правильно отнести всемогущему Богу. Не виноваты те, кто мало награжден".

В 1819 году Иван Васильевич женился, взяв в жены дочь казанского мещанина Романа Ивановича Киркина - Дарью Романовну³ , с которою прожил в мире и согласии пятьдесят три года. Бог даровал им четырех дочерей и двоих сыновей, из которых младшему - Ивану суждено стать художником.

После женитьбы и рождения детей Иван Васильевич продолжал заниматься делами торговыми и общественными (к тому времени выбрали его городским головой), и, разрешая те или иные вопросы с земляками, знакомясь с ними ближе, ловил он себя на мысли, что тянет его узнать больше об общих предках, собственном роде, крае, в котором родился.

Исподволь начал искать исторические документы, знакомиться с преданиями, выискивая сведения о Елабуге. Списался с Москвой и познакомился заочно с профессором Капитоном Ивановичем Невоструевым - земляком, который в ту пору вместе с историком профессором Московской духовной академии А. В. Горским составлял ученое описание славянских рукописей Синодальной библиотеки. Капитон Иванович радел за свой город, и ему "было желание узнать историю своей родины". С документами, найденными им в библиотеке, а именно: о направлении в село Трехсвятское первого священника Зотика, об учреждении монастыря и его настоятеля - он ознакомил Шишкина. Сам Невоструев писал об этом так: "В конце 1855 года, из любви к отечественной археологии, особенно же к знаменитым памятникам своей родины... вступили мы в сношения с почтеннейшим соотчичем, несколько лет бывшим городским головою, купцом Иваном Васильевичем Шишкиным, человеком весьма любознательным и много лет занимавшимся елабужскими древностями. Предметом переписки нашей было "Чертово городище".

В 1855 году Иван Васильевич обследовал древний памятник, а в 1867 году в основном на собственные средства отреставрировал разрушающуюся башню городища. Капитону Ивановичу направлял Шишкин и свои находки: купленную у татарского муллы "письменную древнюю историю" с упоминанием Елабуги, рукописи покойного священника Петра Кулагинского с известием о "Чертовом городище" и войне башкирской. Делая выписки из древних книг, извещал о них Невоструева.

Внимание Ивана Васильевича привлек Ананьинский могильник, о нем принялся расспрашивать местных жителей. Получив разрешение от уездного начальства, вместе с чиновником Алабиным приступил к раскопкам могильника. Публикация материалов об Ананьинском кургане вызвала статью профессора Эйхвальда, в которой ученый проводил аналогию погребений в кургане с погребальными обычаями скифов и считал возможным предполагать, что погребенные в могильнике скифы были современниками персидского царя Дария (V век).

К. И. Невоструев, занявшийся после Эйхвальда изучением могильника, разрешая вопрос о времени, когда курган мог быть насыпан, пришел к убеждению, что принадлежит он не к концу бронзового века, а к более отдаленному периоду этого века, и выдвинул теорию происхождения бронзового века в Восточной Европе от азиатских скифов, имевших сношения с Персиею и Ассириею и хорошо известных Птолемею.

Скромный интерес Ивана Васильевича к старине способствовал, можно сказать, рождению глубоких теорий в кругах профессиональных ученых.

Переписка Капитона Ивановича Невоструева с Иваном Васильевичем Шишкиным носила характер серьезный и затрагивала не одни вопросы археологии, о чем судить можно по сохранившимся письмам.

Приведем одно из них.

(Без даты.) К. И. Невоструев - И. В. Шишкину.

"...сперва меня кольнуло это недоверие Ваше ко мне, душевно Вам преданному...
Во-первых, Вы находите слишком преувеличенными мои жалобы на дух настоящего времени, коего, писал я, никогда не бывало в нашем православном отечестве. Чтобы правильнее судить о моих словах, надобно хорошо знать русскую историю и знать не по универсальной и тематической вообще светом отравленным лекциям, а по беспристрастный изложениям ея на основании самих летописей, актов жизней и множества сохранившихся памятников, или лучше изучая Русскую историю по самым этим источникам. Все иностранцы, посещающие отечество наше, отдавали справедливое благочестию предков наших, хотя не могли вполне видеть и правильно написать его. Не только в древней и средней, но и в новой литературе нашей не было и не могло быть и тени того явного безбожия и разврата, того безумного порицания православной веры и церкви (которую, к слову сказать, начинают признавать теперь и предпочитать латинской самые реформаты англичане и лютеране - немцы и даже французы католики и самые сыны папы итальянцы), не было этого революционного суждения о правительстве... какое беспрестанно почти является в нынешних журналах, газетах и отдельных книгах, особенно СПБургских. И как истинная преданность предков наших вере, отечеству и престолу вознесла Россию от монгольского ига на высшую ступень могущества, так нынешние прогрессисты, движимые и порожденные иезуитами и другими хитрыми врагами России, распространявшие в ней такой разрушительный дух, чуть было не ввергли ее в бездну погибели, если б не ходатайством невидимых и видимых молитвенников ея, не возникли истинные патриоты ея, сердечно преданные вере церкви, престолу и отечеству. Все это такие вещи, которые очевидны сами собой, понятны и самим иностранцам, врагам нашим, но которые стараются устроить, исказить, перетолковать безбожные и безумные революционеры, прогрессисты наши. Ужели Вы в таких летах станете разделять их стремления? Не хочу более толковать об этом".

Письма свидетельствуют о благорасположенности адресатов друг к другу, иначе не было бы в них полемической настроенности, и по ним косвенно можно судить и о внутренней работе мысли Ивана Васильевича.

В рукописи "Жизни елабужского купца Ивана Васильевича Шишкина, писанной им самим в 1867 году", находим следующие строки: "...Но не привелось мне быть на своем месте. А в своем маленьком городке чем мог отличиться особенно без финансовых средств, кроме только местной общественной службы и деятельности, которой я скоро достиг всех пределов и был на первом плане, и должен на этом пункте остановиться".

Иван Васильевич умолчал о том, что начал писать историю города Елабуги, после выхода в свет которой в 1871 году, в Москве, в Синодальной типографии (издание субсидировали купцы Н. И. Ушков и Д. И. Стахеев), Капитон Иванович Невоструев первым поспешит поздравить автора с важным событием.

Невоструев в январе 1872 года с радостью известит Шишкина и об избрании членом-корреспондентом Московского археологического общества ("за открытие Ананьинского могильника и прочую по сим предметам деятельность").

О внешнем облике Ивана Васильевича можно судить по портрету, написанному в 1862 году художником В. Верещагиным. На нем Иван Васильевич изображен в черном сюртуке, с черным шарфом вокруг шеи, с тщательно выбритым и несколько искусственным выражением лица, "...волосы на голове стриг коротко, бороду постоянно всегда брил, голос и речь имел средним тоном" - таков словесный автопортрет Ивана Васильевича.

Дмитрий Иванович Стахеев, уроженец Елабуги, ныне несправедливо и всерьез забытый писатель (родственник Дмитрия Ивановича Стахеева - зятя И.В.Шишкина), в своих воспоминаниях о городе детства несколько страниц посвятил Ивану Васильевичу.

Приведем их:

"Служба кончилась. Дома ожидает опять чай. Летом публика гуляет пешком на Козью Горку: посидеть, потолковать, посмотреть на отдаленную широкую реку, на пробегающие мимо пароходы. Молодежь тихонько пробирается к кому-нибудь из знакомых опять-таки попить ради праздника в десятый раз чайку да поиграть от скуки в картишки. А старички посиживают себе на Козьей Горке, переливая из пустого в порожнее. Вдали перед ними рисуется высокая гора, а на ней видна полуразрушенная от времени башня - остатки монастыря, построенного, после покорения Казани, повелением Ивана Грозного.

- Да вот оно бы хорошо, очень хорошо поддержать этот исторический памятник, - говорит один почтенный старичок, поглядывая на башню.

- Напрасно, Иван Васильевич, право, напрасно, это значит - даром деньги... На что она годится?.. - возражает кто-нибудь из купцов.

- Нет, господа, как ни говорите - это не напрасно: памятник исторический.

- Оно, пожалуй, что исторический, да для нас-то оно, Иван Васильевич, дело совсем неподходящее, потому - даром деньги бросишь. Другое дело, примерно часовня или что-нибудь такое...

- Ну, ну ладно. Часовню и стройте, а я памятник... - желчно говорит Иван Васильевич и сердито стучит своей суковатой палкой по ветхому полу балкона, приделанного к беседке. - Вот вам теперь, - продолжает он, несколько успокоившись, - это вот теперь взвозы у нас худы и круты: грязь стоит по колено, подняться с бочкой у лошади силы не хватает. Фонтаны в городе спорчены, воды хорошей нет, - вот это дело подходящее, как вы об этом думаете?

- Поправить бы точно что надо, - говорит один.

- А примерно сказать, на какие суммы? - спрашивает торопливо другой.

- Полагать надо - на городские.

- Конечно, на городские, а то на свои, што ли? - говорят несколько человек вдруг.

Иван Васильевич грустно усмехается.

- Ну на городские, - говорит он, - а велики ли оне?

- Все же, должно, есть таки...

- Как не быть, все же город...

- Как не быть, - передразнивает Иван Васильевич, - а много ли их есть-то? Три гривны с пятаком! Вон говорили, что нужно с хлебных амбаров сбор сделать в пользу города, ну что же вышло? Сами говорили, а как пришло дело к тому, что деньги давай, так и стали отговариваться: после да после...

- Не наше это дело, Иван Васильевич, как обчество, как будет угодно обчеству...

- Мы во всякое время, как только обчество...

- Ну обчество... а мы-то что же, разве мы-то не обчество?.. Всякий так-то станет говорить, чего же хорошего? Потому у нас все и идет, прости Господи, хуже татарского..."

"Да, прав Капитон Иванович, - размышлял иной раз Иван Васильевич, - мы, христиане, живем для вечности и должны непрестанно готовиться к исходу своему, зная, что лежит человеку смерть, потом же Суд, что еже сеет человек в сей жизни, то же и пожнет, что Бог поругаем не бывает и еже обещает, то и совершит... И в мире без труда и напряжения ничего лучшего не приобретают".

Книгу об истории Елабуги, присланную из типографии, положил на столе. Иной раз в минуту свободную, перелистывал, читал, вспоминая тот или иной момент работы над ней.

"Я, как старожил своего города, находясь в преклонных летах, хочу на память потомству рассказать историю своего родного города от начала его и намерен постепенно довести рассказ свой до настоящего цветущего его состояния, - писал он во вступительной части книги. - Единственным побуждением к этому труду была только одна-единственная моя любовь к родине, - на цели и звание ученого я не претендую, а потому и уверен, что читатель извинит мне все недостатки относительно слога и течения мысли, какие найдет, может быть, в моем описании..."

В продолжение многих лет Иван Васильевич делал записи в тетради о важнейших событиях, случающихся в городе и родной семье. Так и назвал ее - "Записки достопримечательностей разных".

В один из морозных январских дней 1832 года в ней появилась следующая запись "...генваря 13-ой, в среду, в начале 12 часов ночи родился сын... крестил его Шишкин Иван Васильевич (старший брат Ивана Васильевича. - JI. А.)... с дьяконом Павлом.

При крещении дали младенцу имя - Иван.

Родился Иван Иванович Шишкин через неделю после Крещения Господня, в день, когда можно было бабам елабужским стирать белье в реке, на которой происходило крещенское водосвящение. Ранее того дня считалось большим грехом приходить с бельем на реку. Живо было такое поверье в народе. Нарушители дедовского завета считались приспешниками и помощниками черта, так как при погружении святого креста в воду вся нечистая сила, в страхе и ужасе, не помня себя, бежала от него и, хватаясь за белье, которое полоскали в проруби, выскакивала наружу.

В Елабуге вообще свято соблюдали древние традиции. Люди отличались почтением ко всему старинному. Часто ходили в церковь, служили всенощные на дому, "поднимали на дом образа", совершали хождения в отдаленные монастыри - и вместе с тем боялись леших, верили всяким приметам, снам, гаданьям. А сколько легенд ходило о чудесных силах трав, о разбойниках, прятавших клады в таинственной суровой глуши лесов!

Здесь жили верой и преданиями. Сколько их довелось услышать в детстве Ванечке Шишкину. И замирало сердце, когда брал с собой в поездку недальнюю отец и въезжали они в строгий Танайский лес. А вдруг чудище какое выглянет из таинственного оврага? Вдруг кусты раздвинутся и выбегут разбойники? Сколько о них от маменьки довелось слышать. В то время свежа была память о пугачевщине и разбойниках волжских, бродивших когда-то по дремучим лесам. Сказывали, одного из детей разбойники схватили за ноги и размозжили ему голову об стену дома на глазах кормилицы. Как тут не трепетать от ужаса, слушая эдакие рассказы.

По вечерам при свете олеиновой лампы собиралась семья Шишкиных в гостиной, и принимался тятенька вслух читать газеты, судить о городских новостях и непременно, на радость ребятишкам, сводил разговор к старине, давно минувшим событиям.

Заслушивался Ванечка рассказами с увлечением, воображение переносило его беспрестанно в мир иной и отвлекало более и более от мира положительного. Все это развило в нем характер восприимчивый, страстный.

В буфетной и столовой верховодила маменька - Дарья Романовна, по воспоминаниям родственников, гордая и строгая, которую все побаивались. Воспитанная в твердых правилах и семейных преданиях, вполне понимала она, что на ней лежала нелегкая ответственность и великая обязанность матери, и мало помышляла она о преимуществах и правах своего пола. Воспитанию детей, заботе о доме посвятила Дарья Романовна всю жизнь. Исполнена была крепких, вековечных, святых бытовых преданий и была склонна ко всему хорошему.

Провинциальное купечество более других сословий сохраняло в России устои патриархального уклада жизни.

Протяжно и долго разносился над городом звон большого колокола Спасского собора каждое воскресенье. За Камой, широкой и быстрой, слышался его властный гул, глухим эхом раздававшийся в дальних селах.

К церкви стекался люд. Ехали в тарантасах, шли пешком. Народу множество. Купеческая семья одевалась в самое лучшее платье, запрягались, вспоминал Д. И. Стахеев, здоровые и сильные кони в экипаж, целую неделю сохраняемый под замком, и купец парадно катил в церковь.

Дарья Романовна любила обстоятельную торжественность, была у нее такая черта. В праздничные дни велела запрягать любимого коня, и хотя собор был рядом с домом, подъезжала к нему в тарантасе. Раскланивалась со знакомыми, одаривала непременно нищих деньгами, к тому же и детей приучала.

А возвратившись после обедни домой, пили чай, кушая мягкую просфору, которую им подносил диакон на серебряном блюде по приказанию настоятеля собора.

Пыхтел самовар на столе. В кухне маменька кормила нищих - таков обычай, соблюдаемый во всех елабужских купеческих домах в память об умерших родственниках. В доме дверь не закрывалась -- то родственники придут, то просвирня зайдет из церкви, то батюшкины знакомые. Посидят, попьют чайку, поговорят о грехах...

После обеда в скоромные дни - жирной кулебяки, щей, гусей и сладкого пирога с ягодами - родители уходили опочивать до вечерни.

Любил Ванечка праздничные дни. Разве что сравнимы они были с теми, когда родители возвращались с ярмарки и раздавали гостинцы.

Дом Шишкиных на высоком берегу Тоймы. Из окна видно, как петляет по заливным лугам река и у "Чертова городища" впадает в Каму. А вокруг озёра с густотравьем, дубравы, сосновые боры, таинственные хвойные леса.

Смотри из окна целый день и не насмотришься. В хмурую погоду, когда дождь хлещет по крыше, все серенько и скучно вокруг, но кончится дождь, выглянет солнце из-за туч, и разом изменится все окрест. Стаями вспархивают птицы с лугов, вспугнутые рыбаком или нечаянным охотником, острее запахнет сирень, капли дождевые, налитые солнцем на кончиках листьев ее, падают на землю, а над Камой, над бором во все темно-синее небо радуга разноцветная.

Оторвешь ли глаза от этой красоты...

Иной раз вечером спускался Ваня к Тойме, в сад, и слушал птиц, стараясь разглядеть певуний. Бывало, где-нибудь послышится гул или шелест, и сердце дитяти замрет страхом - а все не хочется уйти.

Вся внешняя обстановка его детства устроилась так, что сильно действовала на его воображение и позже. Поэтическое настроение преобладало в нем с ранних лет.

Папенька желал дать сыну хорошее образование и потому сначала, кроме уездного училища, посылал его к разным учителям. Да и сам оказал немаловажное влияние на сына.

В одной из первых биографий художника читаем: "У мальчика рано начала пробуждаться любознательность, и отец, к которому он обращался с вопросами, всегда ему все объяснял и рассказывал, давал ему книги - все больше серьезные научные сочинения - и журналы, так что Иван Иванович с ранних лет получил интерес ко всевозможным разнородным предметам науки и жизни, что навсегда оставалось его отличительной чертой". Слова эти тем более примечательны, что написаны они племянницей художника, Комаровой, помнившей многое со слов самого Ивана Ивановича.

Надо думать, круг чтения Ивана Васильевича со временем становится и кругом чтения сына Ивана.

Много часов провели они вместе - отец и сын. И легко представить их обоих, мирно беседующих на волнующие темы, и, кажется, слышишь голос Ивана Васильевича, неторопливо развивающего свою мысль:

"...История большей части народов начинается только спустя несколько столетий после того, как были положены основания их будущему развитию. О первых временах их имеются лишь одни рассказы или устные предания, передававшиеся из поколения в поколение в течение долгого времени...

В одной местной рукописи, содержащей историю города Елабуги, утверждается, что в древности "на том месте, где теперь "Чертово городище", стоял город Гелон, до которого доходил персидский царь Дарий, гнавшийся за Скифами, и что, проведя зиму в городе, он его выжег и возвратился в свое государство..."

Такие экскурсы в историю не могли не привести к невольному желанию лишний раз побродить по столь замечательным окрестностям, зарисовать их (с детства подмечена была страсть Ванечки к краскам, одно время звали его даже не иначе как "мазилкой"). И одним из любимых занятий у сына, кроме чтения, стало рисование. На листках бумаги появлялись зарисовки "Чертова городища", Камы, лесных берегов ее. А ежедневное общение с природой рождало настоятельную потребность передать, воспроизвести красоту здешних мест. Рисование становилось потребностью. И упражнения эти, дававшие пищу воображению и уму, все явственней рождали мысль о необходимости быть художником. Может, поэтому и вернулся он в 1848 году из Казани, после четырех лет обучения в первой мужской гимназии, с твердым намерением не возвращаться более в нее. Ему претила жизнь чиновника. Это он нутром чувствовал.

За одно лишь был признателен Иван Шишкин гимназическим годам. Первые серьезные навыки в рисовании карандашом, красками с оригиналов, "начальных частей лица, голов больших и малых, а также ландшафтов", получил он именно в гимназии. Там же появились у него и друзья, такие, как Саша Гине (впоследствии академик живописи), с которыми можно было рассуждать об искусстве.

Возвратившись домой, Иван, казалось, забыл обо всем, что не касалось искусства.

Подметив его тягу и увлечения, Иван Васильевич, занимающийся резьбой по дереву и камню, поделился навыками с сыном. Ванечка на токарном станке выточил из местного камня модель Александровской колонны и памятник Петру I.

Отец не стал требовать возвращения Ивана в гимназию, мать же была недовольна мягкостью отца и поступком сына.

Дабы не раздражать мать, рано поутру, если погода позволяла, Иван отправлялся бродить по окрестностям Елабуги. Хаживал на Красную горку, с которой окрест видно на много верст, перебирался за реку и по высокой траве доходил до Афонасовской рощи, где и проводил день. Всякий раз возвращался затемно. Отужинав, забирался в свою комнату. Домашним казался дикарем, нелюдимом.

В другие дни бродил по лесу близ Святого ключа, неподалеку от дачи Стахеевых, или добирался до Лекаревского поля, там среди ржи росли вековые сосны. Тишина, васильки. Ласточки близ земли носятся...

Мысль - что делать? как быть? - мучила его. И не его одного. "Желая приобщить Ивана к хозяйству, - пишет Комарова, - родные стали давать ему торговые поручения, но купцы обманывали и обсчитывали его. Купеческо-мещанской Елабуге такая неприспособленность казалась чуть ли не слабоумием. Иван и сам понимал, что к коммерции непригоден, и страдал от обиды и безысходности положения. Мать он приводил в отчаяние. Она в насмешку прозвала его "арифметчиком-грамматчиком" и восставала против того, что он постоянно сидел за книгами и за "пачкотней бумаги".

Отец приглядывался к сыну, старался понять его, не раз удивлялся его быстрому соображению и памяти. Но, с огорчением заметив, что купца из него не получится, не стал принуждать, оставил во власти неопределенности и наблюдений.

Сердил он и старшего брата Николая, к тому времени женившегося. Николенька любил две вещи - охоту и чтение романтических романов. Любил он (в отсутствие батюшки) и покуролесить. Были для такого разу у него дружки верные. Уедет тятенька на ярмарку или в Москву - и развернутся Николенька с дружками во все свои силы, тешатся, как умеют, на свободе. Уедут на рысаках в слободку и пропадают, гуляя в ней до вечера, а воротясь, примутся орать во все горло многолетие, подражая соборному диакону. А то (и такое было, чего уж тут таиться) проскочит Николенька в ворота, да на коне-то в дом норовит въехать.

Трудно, трудно было брату старшему понять младшего.

Луна медленно выплывает из-за темного соснового бора. Сверчки кричат. Тихо в городе. Лишь слышно изредка, как караульный у ворот постукивает в доску. Ванечка при свете свечи рисует. Рисует по памяти, увиденное или с книги анатомической, подаренной отцом.

В один из дней увлекся рисованием так крепко, что не заметил пожара, начавшегося в городе.

("В этот период времени постигло наш город большое бедствие. Случился пожар 1850-го году 20 августа. Загорелось начально у брата Василия Васильевича в самую полночь, но увидели нескоро. Огонь начально показался в конюшне. Скоро перешел через улицу: загорелся дом Дмитрия Ивановича, а потом и пошло далее. А на другую сторону сгорел и наш семейный дом... В этом пожаре начально сгорело до 60 домов, и пожар прекратился в шесть часов. А потом снова зазвонили в набат в 8 часу, и загорелся вновь из оставшихся домов на Покровской улице дом Замятина... От него пожар сильно распространился и пошел во все стороны по Покровской улице, и по Казанской сильно усилился. По мосту перешел на Покровскую сторону, а там дома все деревянные, и он по ветру все сжег до самой поскотины. Этот пожар происходил в самую Нижегородскую ярмарку. Купечество все было в ярмарке", - вспоминал Иван Васильевич.)

Тот пожар, в котором выгорело большинство домов в Елабуге, глубоко запал в память горожан.

В пожар проявились и особые черты матушки: спасла она от огня в первую очередь рукописи и книги мужа, рисунки и тетради сына. Правда, часть рисунков все же сгорела.

Дом Шишкиных сильно пострадал. Его пришлось отстраивать заново, как, впрочем, и остальные дома в городе. Мыслилось Ивану Васильевичу строить улицы более широкими, дабы при пожаре огню труднее было перебираться от дома к дому. Ездил он в Вятку, для разрешения этих вопросов, где встречался с советником губернского правления писателем М. Е. Салтыковым-Щедриным.

После пожара, при отстройке дома, вдруг проявились недюжинные способности Ивана Шишкина-младшего. Он все умел делать. "Молчун", "дикарь" работал споро, расчетливо и был незаменим. В доме и в городе о нем заговорили по-иному.

Новый дом стал вместительным, выстроили его двухэтажным. Усадьбу со стороны улицы огородили забором деревянным с резными воротами, а со стороны двора - каменным.

Иван выбрал себе на втором этаже две маленькие комнаты, выходящие во двор. Из окна виден Спасский собор, торговые ряды. В одну из комнат был отдельный ход.

Семейных торжеств Иван сторонился. Не любил, когда надо было ехать в гости или принимать ряженых. Запирался у себя либо через потайную дверь исчезал из дому.

Отец, замечая тягу сына к рисованию (все стены комнаты Ванечки завешаны были рисунками), принялся выписывать книги по искусству и биографии знаменитых художников. Видел Иван Васильевич, молчаливое поведение сына исходит из потребности познать "сериозное", может, главное для себя. И не отнимал у него пока свободного времени, полагая справедливо, что позволит оно сыну глубже вдуматься в каждую прочитанную статью, отдать себе отчет в каждом вопросе, поднимаемом в ней.

В ту пору складывался у Ванечки взгляд на служение искусству. Переписывая в тетрадь из книг описания природы, биографии живописцев, он все больше размышлял о назначении художника. Мысли требовали оформления, но главное, главное он осознавал: "Посвятить себя живописи - значит отказаться от всяких легкомысленных занятий жизни". Как быть в дальнейшем, не ведал покуда, мучился. Но его тянуло к искреннему, к истине. Может, потому и любил побеседовать с простыми людьми. Однажды, в разговоре с плотником, починявшим дом, услышал об Академии художеств, о Петербурге. Но рассказ лишь усугубил тяжкие чувства. Слишком далеко была северная столица. Добраться ли до нее, когда из елабужан один лишь папенька и побывал в ней.

Судьба разрешила по-своему, поторопила события.

В 1851 году появились в городе московские художники, вызванные расписывать иконостас в соборной церкви. С одним из них - Осокиным - Иван вскоре познакомился. Москвичу по душе пришлась тяга молодого человека к живописи и его рисунки, и в меру своих сил он принялся помогать новому знакомому, давая краски, кисти, делясь знаниями, приобретенными в Строгановской рисовальной школе в Москве.

Иван Афанасьевич Осокин - уроженец Москвы. Настоящая его фамилия, как гласит семейное предание, - Иванов. Воспитывался у тетки, которая была замужем за Осокиным, человеком военным, чью фамилию и взял Иван Афанасьевич. Окончив строгановскую школу, лет 25-ти отправился в Елабугу. Здесь же он женился, а в 1852 году родился у него сын. Расписывал Осокин также и церковь в селе Тихие Горы, в Татарских Челнах.

Надо думать, рассказами о белокаменной, знакомых художниках Осокин способствовал утверждению молодого человека в мысли о возможности поездки в Москву и поступления в Училище живописи и ваяния.

Иконописец предлагал елабужанину избрать своим поприщем историческую живопись.

- Подумайте сами, что повыгодней, - говорил он иной раз в застольной беседе. - К исторической живописи привыкать, по-моему, лучше, потому что, хотя и не быть знаменитым художником, можно жить хорошо и иметь более дела, а ландшафты мало принесут пользы в посредственном искусстве. (О том же напомнит он через год в письме Ивану Ивановичу.)

- А я, Иван Афанасьевич, спокойно себя чувствую, когда один, в бору. И мысли глубже, и чувства иные.

- С Богом беседу ведете, когда одни-то? Так оно всегда на природе, - и заканчивал: - Непременно надо вам ехать в Москву, не давать себя в насмешку другим и быть в мыслях твердым.

В доме, узнав о желании сына стать художником, по-разному восприняли признание его. Мать, которую младший сын не однажды приводил в отчаяние своей непригодностью к практическим делам, едва услышав об этом, воскликнула: "Никогда еще в роду Шишкиных не было художника!" Все родные принялись уговаривать отказаться от задуманного, но Иван стоял на своем. Слово отца было решающим. Он, видя страстное желание сына посвятить себя искусству, благословил его и согласился отпустить.

В начале 1852 года двадцатилетний Иван Шишкин вместе с зятем Дмитрием Ивановичем Стахеевым выехал в Москву.

Примечания

1 По-уличному - в России минувших времен было обыкновение давать соседям прозвища. От них в крестьянской и посадской среде формировались наследственные фамилии. Этот процесс, начавшийся еще в XVI веке, завершился в прошлом столетии.

2 Четверть - старинная русская мера.

3 Мать Дарьи Романовны из рода Котеловых.